Илья Сельвинский - Давайте помечтаем о бессмертье
А я поэт. Я верую в бессмертье.
Оно не в монументах, не в статьях.
Что мне до них, когда не бьется сердце
И фосфор загорается в костях?
Увы, так называемая «слава» -
Эрзац бессмертья, только и всего.
Ее величье утешает слабо.
Мое ж бессмертье — это естество.
Мы с вами — очертанья электронов,
Которые взлетают каждый миг,
А новые, все струны наши тронув,
Воссоздают мгновенно нас самих.
Мы, как река… Мы бросимся друг к другу,
Но нас уж нет, хоть мы глядим в глаза:
Все как бы обновилось — и нельзя
Вторично жать одну и ту же руку.
Так значит, я, и ты, и все другие -
Лишь электронный принцип, дорогие.[1]
Он распадется в нас — и мы умрем,
Он где-нибудь когда-нибудь сойдется,
И «я» опять задышит, засмеется
В беспамятном сознании моем.
Да, это буду я! Тот и не тот.
В обличьи пахотника или принца -
Неважно. Важно, что бессмертный принцип
Опять м е н я в стихийщину сведет:
Сквозь новый ген,
спустя мильон столетий,
А может быть, и через год,
Я снова появлюсь на этом свете.
2Я твердо утверждаю, как закон,
Что в нуль не превратится электрон,
Поскольку вся материя превечна.
И то, что, выйдя из глухих пучин,
В слепой природе стало человечно,
Опять возникнет в силу тех причин,
Что вызвали дыхание мое,
Как ваше, как седьмых, десятых, сотых.
Мы вновь сквозь вековое забытье
Взойдем в телесности, а не в рапсодьях.
Пока не будет решена проблема,
Как из «оно» произрастает «я»,
Покуда здесь сознанье наше немо -
Моя догадка не галиматья.
Поверьте ж в эту сказочку. Не бойтесь.
(Рой электронов все ж не кутерьма.)
А поначалу в корне всех гипотез
Лежит веселая игра ума.
«Бояться смерти, что бояться сна…»
Бояться смерти, что бояться сна:
Она, бедняжка, вовсе не страшна.
Боится смерти только наше тело,
Но это уж совсем другое дело.
Предсмертные страданья из лихих…
Но сколько раз мы испытали их
В теченье жизни! Сколько умирали,
Не умерев. Так, значит, не пора ли
Возвыситься над смертью? Ведь она
На сотни возрождений нам дана,
Воскреснем мы не у Господня трона,
А под ваяньем бога Электрона.
Упрямый скульптор, он наверняка
Одних и тех же лепит все века.
«Пускай не все решены задачи…»
Пускай не все решены задачи
И далеко не закончен бой -
Бывает такое чувство удачи,
Звериности сил, упоенья собой,
Такая стихия сродни загулу,
В каждой кровинке такой магнит,
Что прикажи вот этому стулу:
«Взлететь!» — и он удивленно взлетит.
ЕСЛИ МНОГО КРОВОТОЧИН
Был на войне — меня не убило,
Плавал в тайфунах — не утонул,
Сама сирена мой стих полюбила
И мне морской подарила гул.
Когда начались мировые корчи,
Меня обошло великое зло:
Сберег я годы и душу. Короче -
Мне в большом неизменно везло.
Но мелочи… Будто на поле брани,
Они контузят, царапают, жгут.
Здесь нахамили, там обобрали…
От ярости нервы свиваются в жгут.
Иная молвишка такое мелет,
Что диву даешься: кто же ты? чей?
Сам говорю себе: «Это мелочь».
Но жизнь соткана из мелочей.
Обида узкая, как минога,
Играет в жилах алой волной…
Кровоточины, если их много,
Опаснее раны сквозной.
1960.
БУДТО ЗОЛОТАЯ РЫБКА В ЛУЖЕ
Это не чудо, не случай,
Не бред фантазии зыбкой.
Я верю: бывает в луже
И золотая рыбка.
Когда тебе очень плохо
И лужа твоего быта
В зарослях чертополоха,
Кажется, Богом забыта,
А мертвые листья к тому же
Пахнут газом болот,
Тогда обязательно в луже
Золотая рыбка блеснет.
Маленький хвостик солнца
Сквозь черное вспыхнет листье;
Прохожий, поднявши зонтик,
Ноябрю засмеется в лицо.
А в одичалой луже
Лазурь засияет гордо!
Эта рыбка может быть Валюшей,
А может, и провалом Голдуотера.
ВАЛЕНТИНЕ ТЕРЕШКОВОЙ
Не сон во сне, не миф крылатый -
Летя по заданной черте,
Дыханье девичье несла ты
Под белым солнцем в черноте.
Там нет громов в весеннем гневе,
Там стадо тучек не паслось;
Земля, в своем купаясь небе,
Казалась дальнею до слез.
Но эта даль жила одним:
Мир от тебя не отказался -
Твой милый голос оказался
Для всех любимым и родным.
Осыпанная звездным роем,
Забыв о пенье соловья,
Шалунья, ставшая героем,
Ты в каждом доме, как своя.
Душа рвалась к тебе из тела!
Материки… Со всех пяти
Все человечество летело
С тобой по твоему пути.
Там галактическая сталь,
Там черная сияет Тайна,
И все же космос нынче стал
Теплей от твоего дыханья.
ТЯЖЕЛАЯ СЛУЖБА
Всем хочется счастья порою вешней…
А я одного прогнал.
Красные белки живут в скворешне
У моего окна.
Как весел их короткий полет
По шишкам непочатым!
А черный кот по стволу ползет,
Карабкается к бельчатам.
— Прочь! — я кричу ему. — Ах ты, палач!
Вон отсюда! Сейчас же!
Он спрыгнет, юркнет — и жалобный плач
Несется ко мне из чащи.
Хищный, страшный, с ежом на горбу,
Разбойник жалуется на судьбу.
Он плачет таким голоском убогим,
Что только молитве сродни…
Да, не хотел бы я в наши дни
Служить в этом мире богом.
МОЛИТВА
Народ!
Возьми хоть строчку на память.
Ни к чему мне тосты да спичи,
Не прошу я меня обрамить -
Я хочу быть всегда при тебе.
Как спички.
НАША ПАМЯТЬ — КИНЕМАТОГРАФ
Наша память — кинематограф,
Где стопудовая лента.
Тут, что ни пядь, иероглиф,
В котором таится легенда.
В этом кино не только
Видения в звуке и краске:
Здесь репье действительно колко,
Здесь пахнет болото ряской,
Здесь вкус тютюна, который
Смешан с медом в немалой доле,
А главное — все мы актеры,
Играющие главные роли:
Плачем собственными слезами,
Доходя в страданьях до края;
Мы целуем любимую сами,
Чарли Чаплину не доверяя;
А любимая, будь ей полвека,
Молода на нашем экране:
Седина совсем не помеха,
Годы прелесть ее не украли -
Снова девушке восемнадцать,
Чарованье в ее походке,
Мы опять начинаем слоняться
