В. Коровин - Русские поэты XVIII века. Стихотворения, басни
Тем не менее все-таки Ломоносов был назван «Петром Великим русской литературы», «российским Пиндаром» и «славой россов», и не только ради напрашивающейся рифмы. Хотинскую оду признали началом русской поэзии не потому, что она первая была написана четырехстопными ямбами, а потому что, в отличие от стихов Тредиаковского, она не нуждается в оправдании и всякому лестно иметь такое начало.
«Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступление впереди книги, – писал Н. В. Гоголь. – Его поэзия – начинающийся рассвет. Она у него, подобно вспыхивающей зарнице, освещает не все, но только некоторые строфы. Сама Россия является у него только в общих географических очертаниях. Он как бы заботится только о том, чтобы набросать один очерк громадного государства, наметить точками и линиями его границы, предоставив другим наложить краски; он сам как бы первоначальный, пророческий набросок того, что впереди».
Главное и самое характерное в поэзии Ломоносова – это его оды, торжественные («похвальные») и духовные. Первые в большинстве своем приурочивались к официальным государственным торжествам (годовщины восшествия на престол и др.). Это действительно «похвальные» оды, в которых нет и тени критики правящего монарха, но это отнюдь не льстивые оды. Свою задачу Ломоносов видел в приумножении славы России, его оды внушали мысли о ее величии и блистательном будущем, о непобедимости духа «россов», правоте дела Петра Великого и государственной пользе наук. Они призваны были воодушевлять на труд и подвиги ради блага отечества, причем не только простых читателей, но и самого монарха, к которому, в первую очередь, обращался поэт. Поэтому его оды проникнуты оптимистическим настроением и устремлены в будущее. В них нет места недовольству жизнью и вообще повседневным и переменчивым человеческим чувствам: «В оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд Промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга» (В. К. Кюхельбекер).
Ломоносов писал оды не от себя, а как бы от лица всего российского народа, порой от лица истории, богатой поучительными примерами. Не верноподданный поэт лично (что было бы неуместно), а как бы сама Правда Божья его устами преподавала уроки царям:
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы,
И подданных не презирайте,
Но их пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу;
То Бог благословит ваш дом.
Ода, по Ломоносову, это средство «преклонять, а не убеждать». Одописец находится в состоянии «восторга», «священного опьянения» и может без видимой логической связи переноситься мыслью от одного предмета к другому. Он стремится поразить воображение читателя, приобщить его к своему «восторгу». Этому служат гиперболическая образность оды и обилие риторических «украшений» – неожиданные сравнения, метафоры и метонимии, экскурсы в историю и мифологию, аллитерации и ассонансы, порою весьма изысканные («с песками потоптал, в потоках потопил»). В оде Ломоносова по случаю коронации императрицы Елизаветы Петровны (1742) природные стихии наделены чувствами и надеждами ее подданных, а заодно показаны размеры империи с разными климатическими зонами:
Твое прехвально имя пишет
Неложна слава в вечном льде,
Всегда где хладный север дышит
И только верой тепл к тебе;
И степи в зное отдаленны,
К тебе любовию возжженны,
Еще усерднее горят.
К тебе от всточных стран спешат
Уже Американски волны
В Камчатский порт, веселья полны.
Это один из крайних примеров «великолепного» ломоносовского стиля, который мог не только восхищать, но и отталкивать читателей. «Пропади такое великолепие, в котором нет ясности», – писал Сумароков, постоянно с Ломоносовым соперничавший и не без причин претендовавший тогда на титул лучшего писателя.
Сумароков был первым русским драматургом, «отцом русского театра», а кроме того, писал почти во всех жанрах, предусмотренных литературной теорией классицизма. Ломоносов был только «российский Пиндар» (как одописец), а Сумароков – «северный Расин» (трагедии), «русский Мольер» (комедии), «русский Буало» (сатиры и эпистола о стихотворстве), «русский Лафонтен» (стихотворные басни) и др. Он писал также эклоги и элегии, духовные и философские оды, сочинял песни, пользовавшиеся огромной популярностью, и др. В отличие от Ломоносова, занятого разными научными трудами, главным и единственным делом жизни Сумарокова была литература, изящная словесность. В его поэзии у нас впервые явился частный человек со всей пестротою своей эмоциональной жизни – любовными и гражданскими чувствами, духовными помыслами и черным унынием, состраданием к ближнему и раздражительностью, умилением и негодованием. Правда, для разных чувств у Сумарокова были разные жанры, которые следовало разграничивать. К этому он призывал в «Эпистоле о стихотворстве» (1748), написанной в подражание «Поэтическому искусству» Н. Буало:
Во стихотворстве знай различие родов
И, что начнешь, ищи к тому приличных слов,
Не раздражая муз худым своим успехом:
Слезами Талию, а Мельпомену смехом.
Различать следовало не только трагедии и комедии, но и тематически близкие между собой жанры. Например, в эклогах и элегиях говорилось о любовных переживаниях, но в эклогах – об «утехах» любви, а в элегиях – о ее страданиях. От автора таких стихов требовалось не удивлять читателей, а быть простым и искренним.
Но хладен будет стих и весь твой плач – притворство,
Когда то говорит едино стихотворство;
Но жалок будет склад, оставь и не трудись:
Коль хочешь то писать, так прежде ты влюбись!
Сумароков и его последователи ценили в стихах ясность и чистоту слога, естественность и простоту чувства, а «великолепные» оды называли «надутыми». В русской литературе с Сумарокова берет начало традиция апологии (защиты) естественных человеческих чувств, вытекающей из представления о том, что человек по природе разумен и добр. Сама «естественность» чувства (любовного, например) служила его оправданием порой даже перед лицом религии и морали, а тем более перед лицом дурных обычаев, суеверий, несправедливости и насилия (правда, естественными при этом признавались только чувства, согласные с разумом). Не молитва и покаяние христианина и не равнодушие философа-стоика, а борьба с общественными пороками и предрассудками стала моральным правом и обязанностью каждого, кто любит добродетель и верит в правоту человеческого сердца. Эта мысль развивается в сумароковской «Оде о добродетели» (1759):
Чувствуют сердца то наши,
Что природа нам дала;
Строги стоики! Не ваши
Проповедую дела.
Я забав не отметаю,
Выше смертных не взлетаю,
Беззакония бегу
И, когда его где вижу,
Паче смерти ненавижу
И молчати не могу.
Свое творчество Сумароков считал общественно полезным, мечтал искоренять пороки и внушать благородные помыслы, но часто вместо сочувствия и признания получал насмешки и оскорбления. И молчать он тогда действительно не мог. Самые непосредственные и искренние стихотворения Сумарокова – это те, в которых он жалуется на чинимые ему как писателю обиды и изливает свою досаду и негодование. В 1759 г., заботясь о просвещении читателей, он издавал журнал «Трудолюбивая пчела» (первый в России литературный журнал), а последний его номер завершил коротким стихотворением «Расставание с музами»:
Для множества причин
Противно имя мне писателя и чин;
С Парнаса нисхожу, схожу противу воли
Во время пущего я жара моего,
И не взойду по смерть я больше на него, —
Судьба моей то доли.
Прощайте, музы, навсегда!
Я более писать не буду никогда.
Конечно, писать он тогда не перестал, а может, и не собирался, но и не высказать своего огорчения от неблагодарности соотечественников он не мог. Позднее, по случаю конфликта с московским главнокомандующим из-за постановки своей трагедии, он испытал сходные чувства и горько жаловался:
Сбираются ругать меня враги и други.
Сие ли за мои, Россия, мне услуги?
<…>
За труд мой ты, Москва, меня увидишь мертва:
Стихи мои и я наук злодеям жертва.
Такими стихами и некоторыми житейскими выходками Сумароков стяжал славу человека с беспокойным самолюбием и не в меру тщеславного. Вызывались они, однако, не только личной обидчивостью, но и желанием защитить достоинство не всем понятных литературных занятий. Пушкин, в целом прохладно относившийся к его творчеству, как раз это отметил как одну из его заслуг: «Сумароков требовал уважения к стихотворству». И труды его не пропали даром: поэтов следующего поколения уже ни считали смешными чудаками только за то, что они сочиняли стихи.