Алексей Прасолов - Лирика

        Я услышал: корявое дерево пело,
        Мчалась туч торопливая, тёмная сила
        И закат, отражённый водою несмело,
        На воде и на небе могуче гасила.

        И оттуда, где меркли и краски и звуки,
        Где коробились дальние крыши селенья,
        Где дымки — как простёртые в ужасе руки,
        Надвигалось понятное сердцу мгновенье.

        И ударило ветром, тяжёлою массой,
        И меня обернуло упрямо за плечи,
        Словно хаос небес и земли подымался
        Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.

        Когда прицельный полыхнул фугас
        Казалось, в этом взрывчатом огне
        Копился света яростный запас,
        Который в жизни причитался мне.

        Но мерой, непосильною для глаз,
        Его плеснули весь в единый миг,
        И то, что видел я в последний раз,
        Горит в глазницах пепельных моих.

        Теперь, когда иду среди людей,
        Подняв лицо, открытое лучу,
        То во вселенной выжженной моей
        Утраченное солнце я ищу.

        По-своему печален я и рад,
        И с теми, чьи пресыщены глаза,
        Моя улыбка часто невпопад,
        Некстати непонятная слеза.

        Я трогаю руками этот мир —
        Холодной гранью, линией живой
        Так нестерпимо памятен и мил,
        Он весь как будто вновь изваян мной.

        Растёт, теснится, и вокруг меня
        Иные ритмы, ясные уму,
        И словно эту бесконечность дня
        Я отдал вам, себе оставив тьму.

        И знать хочу у праведной черты,
        Где равновесье держит бытиё,
        Что я средь вас — лишь памятник беды,
        А не предвестник сумрачный её.

        Налет каменеющей пыли —
        Осадок пройденного дня —
        Дождинки стремительно смыли
        С дороги моей и с меня.

        И в гуле наклонного ливня,
        Сомкнувшего землю и высь,
        Сверкнула извилина длинно,
        Как будто гигантская мысль.

        Та мысль, чья смертельная сила
        Уже не владеет собой,
        И все, что она осветила,
        Дано ей на выбор слепой.

        Лежала, перееханная скатом,
        Дышала телом, вдавленным и смятым.
        И видела сквозь пленку стылых слез,
        Как мимо, смертоносно громыхая,
        Огромное, глазастое — неслось.
        И напряглась мучительно-живая,
        О милости последней не прося,
        Но, в ноздри ей ударив сгустком дыма,
        Торжественно, замедленно и мимо
        Прошла колонна вся.
        Машины уносили гул и свет,
        Выравнивая скорость в отдаленье,
        А мертвые глаза собачьи вслед
        Глядели в человечьем напряженье,
        Как будто все, что здесь произошло,
        Вбирали, горестно осмыслить силясь,
        И непонятны были им ни зло,
        Ни поздняя торжественная милость.

        Вознесенье железного духа
        В двух моторах, вздымающих нас.
        Крепко всажена в кресло старуха,
        Словно ей в небеса не на час.

        И мелькнуло такое значенье,
        Как себя страховала крестом,
        Будто разом просила прощенья
        У всего, что прошло под винтом.

        А под крыльями — пыльное буйство.
        Травы сами пригнуться спешат.
        И внезапно — просторно и пусто,
        Только кровь напирает в ушах.

        Напрягает старуха вниманье,
        Как праматерь, глядит из окна.
        Затерялись в дыму и тумане
        Те, кого народила она.

        И хотела ль того, не хотела —
        Их дела перед ней на виду.
        И подвержено все без раздела
        Одобренью ее и суду.

        Вокзал с огнями неминуем.
        Прощальный час — над головой.
        Дай трижды накрест поцелуем
        Схватить последний шепот твой.

        И, запрокинутая резко,
        Увидишь падающий мост
        И на фарфоровых подвесках —
        Летящий провод среди звезд.

        А чтоб минута стала легче,
        Когда тебе уже невмочь,
        Я, наклонясь, приму на плечи
        Всю перекошенную ночь.

        И что-то задумали почки,
        Хоть небо — тепла не проси,
        И красные вязнут сапожки
        В тяжелой и черной грязи.

        И лучшее сгинуло, может,
        Но как мне остаться в былом,
        Когда эти птицы тревожат,
        Летя реактивным углом.

        Когда у отвесного края
        Стволы проступили бело,
        И с неба, как будто считая,
        Лучом по стволам провело.

        И капли стеклянные нижет,
        Чтоб градом осыпать потом,
        И, юное, в щеки мне дышит
        Холодным смеющимся ртом.

        Я пришёл без тебя. Мать кого-то ждала у крыльца.
        Всё здесь было помечено горестным знаком разлуки.
        И казалось — овеяны вечностью эти морщины лица,
        И казалось — так древни скрещённые тёмные руки.

        Я у грани страданья. Я к ней обречённо иду.
        Так огонь по шнуру подбирается к каменной глыбе.
        И зачем я пришёл? И зачем я стою на виду?
        Лучше мимо случайным прохожим пройти бы…

        В бессилье не сутуля плеч,
        Я принял жизнь. Я был доверчив.
        И сердце не умел беречь
        От хваткой боли человечьей.

        Теперь я опытней. Но пусть
        Мне опыт мой не будет в тягость:
        Когда от боли берегусь,
        Я каждый раз теряю радость.

        Зелёный трепет всполошенных ивок,
        И в небе — разветвление огня,
        И молодого голоса отрывок,
        Потерянно окликнувший меня.

        И я среди пылинок неприбитых
        Почувствовал и жгуче увидал
        И твой смятенно вытесненный выдох,
        И губ кричащих жалобный овал.

        Да, этот крик — отчаянье и ласка,
        И страшно мне, что ты зовёшь любя,
        А в памяти твой облик — словно маска,
        Как бы с умершей снятая с тебя.

        Эскалатор уносит из ночи
        В бесконечность подземного дня.
        Может, так нам с тобою короче,
        Может, здесь нам видней от огня…

        Загрохочет, сверкая и воя,
        Поезд в узком гранитном стволе,
        И тогда, отражённые, двое
        Встанем в чёрно-зеркальном стекле.

        Чуть касаясь друг друга плечами,
        Средь людей мы свои — не свои,
        И слышней и понятней в молчанье
        Нарастающий звон колеи.

        Загорайся, внезапная полночь!
        В душном шорохе шин и подошв
        Ты своих лабиринтов не помнишь
        И надолго двоих разведёшь.

        Так легко — по подземному кругу,
        Да иные круги впереди.
        Фонарём освещённую руку
        Подняла на прощанье: «Иди…»

        Не кляни разлучающей ночи,
        Но расслышь вековечное в ней:
        Только так на земле нам короче,
        Только так нам на свете видней.