Лаэрт Добровольский - Стихи о главном

Истекающий кровью глядит в облака кучевые;
Затухающим взором что ищет он за облаками?..
Истекающий речью всё ищет слова ключевые —
Уходящую жизнь заключить ключевыми словами.

Истекающий верой – гнездо потерявшая птица
На излёте закатного часа нелётной порою
Тоже ищет, к чему бы душой прислониться.
Но лететь невозможно, а солнце уже за горою.

Истекающий мыслью, свободный от веры и речи.
Ищет синее небо – как в детстве далёком, такое.
Где бы облако с солнцем без противоречий,
И вокруг – тишина, и сознанье покоя – в покое.

Не бродить по травам росным.
Не плутать по их коврам —
Пестроцветным, медоносным.
Полевым, тонкоколосным.
По приземистым и рослым
И прохладным по утрам…

Не читать на небе синем
Тайных писем облаков.
Их над нами проносили
Ветры с севера России…
Мы месили-колесили
Грязь окопами веков…

Не стучаться в дом родимый
Ночью зимней, летним днём —
Здесь, где месяц нелюдимый
Ходит целый, невредимый —
В три наката в пласт единый
Уложило нас огнём…

«Бронзовея, прямые, как совесть.
Смотрят старые сосны в закат»;
Каждый день – как отдельная повесть.
Каждый ствол – как отдельный солдат:

Знает место своё в обороне.
Прочен в деле, не резов в речах.
Серебрятся могучие кроны.
Утопая в закатных лучах.

Жала пуль и осколков в древесных
До поры затаились телах.
Что же ныне в ряды неуместных
Встали речи о ратных делах?..

Бередят засмолённые раны
Отнимая покой по ночам
И скрипят старики-ветераны.
Не спеша обращаться к врачам.

Что теперь о свинцовых привесках,
О довесках осколков стальных —
Бьётся новое время в подлесках.
Как в истерике, в ритмах шальных.

То ли хмари болотной завеса.
То ли мозглый холодный туман.
Обнимает подножие леса.
Наводя на деревья дурман…

Только в кронах всё резче суровость
Их судьбы позади перекат…
«Бронзовея, прямые, как совесть.
Смотрят старые сосны в закат».

Дому Истории ветхость прилична; к лицу
Букли седой бересты и бумажные свитки.
Чтобы стремились забвения травы к крыльцу
Мягким надбровьем надгробий и каменной плитки.

Значили что эти стёршиеся словеса
Призрачной тенью от тени минувшей эпохи? —
Словно в пустынных покоях слышны голоса
Прежних владельцев – их тихие речи и вздохи.

Что исповедовал череп смеющийся сей.
Так ли был весел и так ли он был беззаботен.
Как на Сенной беспробудно весёлый Евсей —
Шут площадной – безобеден и век безработен.

Солнечный ветер и тонкая звёздная пыль
Лики явлений стирают, не глядя на личность;
В доме Истории с мифами прыгает быль,
В диких прыжках попадая во внеисторичность.

Где ты. История, очи разверзни свои.
Внемлешь ли толпам людским: их в расщелинах разум
Не принимает на веру уроки твои —
С материками спускается он к дикобразу.

Есть веко у каждого века.
Что в свой поднимается час
И смотрит век на человека.
На каждого смотрит из нас.

Глядит неподкупное око.
Свой взор отводить не спеша,
И чья-то в смятенье глубоком
Испуганно смотрит душа

Встревоженной выстрелом птицей.
Понять не успевшей ещё.
Что, может быть, дней вереницы
Внезапно предел сокращён;

Но чудо бывает, бывает:
И листьев шуршат кружева,
И к пирсу волна прибывает.
Как прежде, и птица жива.

Но всё-таки был не напрасен
Ударивший в сердце испуг:
Дороже – размыт или ясен —
Становится солнечный круг.

И как от утраты случайно
Спасённый, глядит человек
А око, исполнено тайны.
Скрывается веком навек.

Платочки, сарафаны, полушалки.
Картузы, сюртуки и кирзачи…
Их раньше столько не было на Талке:
Сходились на собрания ткачи.

Был тёплый май; секли дожди косые.
Вбивая в землю тополиный пух;
Кто знал бы, что в текстильный край России
С весной врывался и мятежный дух.

О чём вчера под страхом божьей кары
Произнести и слова не могли —
Большевики предсказывали с жаром
Как первооткрыватели земли.

В домах тоскливо бабы голосили:
– Нечистая куда вас понесла!..—
Был стон и плач впривычку на России
И был как разновидность ремесла.

Соединились действие и слово:
Прёодолён заветный рубикон.
Зажглась заря свободы с силой новой;
Совета слово в городе – закон.

Теряли в весе мудрые гадалки —
Пошёл на убыль стойкий их доход:
Как знать, чем обернётся там, на Талке
Рабочий революционный сход?

Империи дрейфующая льдина
К большой воде пробиться не могла.
Ещё удар, теперь посередине —
И трещина по Талке пролегла.

Упираясь лучами в щербатую ленту бетона.
Солнце вставало над Волгой из-за Костромы;
Юрьевецкая пристань изгибом дуги камертона
Над волнами дремала в оправе лесной бахромы.

Солнце взглядом по дамбе скользнуло
невольно – и словно
Взгляд его зацепился за острые кромки камней.
Выдававших и видом, и сутью своей безусловно.
Что взросли они, вспоены соком
военных корней.

И Светило припомнило: – Я уже видело эти
Островерхие камни; как чирья на коже земной.
Прорастали они на цветущей и юной планете —
На прекрасной планете, пока ещё лишь на одной.

Невозможно понять, что же там, на Земле,
происходит:
Я слежу за телами, летящими вместе со мной.
Но чудовищ стальных, как на этой Земле,
не находит
Растревоженный взгляд, продираясь сквозь
космос немой.

Подозрение есть, но оно подтвердится не сразу.
Что на этой планете, единственной в нашем краю.
Не знакомый Вселенной воинственный действует разум.
Как гадёныш, яйца оболочку прорвавший свою.

На малютке-Земле вновь я вижу камней нагноенья.
Чует сердце моё – неспроста это, ох, неспроста…
Дочь – Земля! Если ты не найдёшь исцеленья —
Нам для связи с мирами другого не видеть моста…

Поднимаясь над Волгой, заметило Солнце: на дамбе.
Рядом с местом, где волны весной проточили проран.
Очень буднично, просто, не так, как актёры на рампе.
Пацану о камнях говорил фронтовик – ветеран…

И в глазах пацана – кинолент замелькавшие кадры:
Тотчас ожили камни – и вновь на свои рубежи
Протянулись от дамбы, и надолбы в схемах и картах
Прочертили страну многоточием острых вершин…

– Пролетели года, времена миновали лихие…
Эти камни, что видишь сегодня ты перед собой.
Устояли в борьбе с необузданной силой стихии.
Как на фронте бойцы, они первыми приняли бой.

Их корить не спеши, что они безобразною грудой
В плавном росчерке дамбы – немыслимо злой диссонанс:
Ведь таким, как они – неотёсанным, острым и грубым
Мы обязаны жизнью… Они постояли за нас…

Имя Твоё в Интернете искать ли
ночами напрасно? —
В стоге душистого сена, где клевер,
люпин и ромашки
Корпоративно, подобно наградам —
за гробом – на красном
Миссию выполнить смогут уже
без промашки.
Там ли иголку искать, что внезапно
пронзит и беспечно
Сердце приколет в коллекции
к бархату неба…
В стоге созвездий искать ли тебя.
Неизвестный Навечно,
Где так заманчиво млечность
течёт в бесконечность?..

На розовом носу – очки того же цвета:
Оправа и винты, и дужки, и стекло;
На всём печать решений Розового Света —
Быть розовым во всём, пока не истекло

Быть розовым во всём отмеренное время;
Взор розовую розу в ризе криза зрит
И розоватость визы визави – не бремя.
Но ризеншнауцер так розово грозит.

Кто розов – резов тот. Визира зев изрезан.
За розовым штрихом – лишь розовый исход.
На розовом лугу гоняет Гитлер с Крезом
Песочные часы под розовый восход.

Надежд слепая круговерть
Коснувшись вскользь, промчится мимо…
Непоправима только смерть.
Всё остальное – поправимо.

Непоправим бросок в висок
Свинца на тонкой струйке дыма.
Непоправим на волосок —
Всё остальное – поправимо.

Всё поправимо… Пыль и прах
Избудут униженье Рима:
Державный гнёт и рабский страх,
И остальное – поправимо.

К пещере каменной пыля
В скале, пробитой караимом.
Телег кривая колея
И в наше время поправима.

Всё поправимо до черты.
До планки, поднятой тобою.
До той поры, пока что ты
Не утерял готовность к бою.

Когда же, смертью смерть поправ
И дела светлого во имя
Ты прорастёшь средь буйных трав.
Неповторим непоправимо.

Души беспечный мотылёк
Вспорхнёт с ладони серафима
И новой жизни уголёк
Займётся вновь необоримо

И кто-нибудь с душой твоей.
Как с телевизором в прокате.
Начнёт отсчёты новых дней
И так же жизнь свою прокатит

И, может быть, поймёт, дыша
Перед концом неумолимым —
Неповторима лишь душа.
Лишь смерть души непоправима.