Амадо Нерво - Лирика

Из тайны бытия, из пропасти былого,
ее — химеру, тень, рожденную мечтой,
я вызвал. И она, презрев веков оковы
и поколений гнет, на зов явилась мой.

Столетия стеной ей преграждали путь,
и духи из могил вослед ей завывали:
«Стой!» И незримыми когтями разрывали
на ней хитон ее, чтоб удержать, вернуть.

Но тщетно. Огненных влеклась волос волна,
что пахла вечностью, но избежала тлена…
Императрица снов, на зов неслась она,
в хитоне призрачном, из векового плена.

«Императрица! О, ты помнишь ли, ответь,
тысячелетие тому уж миновало:
ты клятву мне дала и ты мне обещала…»
«Коль я ее сдержу, ты должен умереть!»
«Но ты клялась!..» Она меня поцеловала.

Расчесывала волосы принцесса,
и волосы, как золото, сверкали,
расчесывая их, она смотрела
рассеянно сквозь стрельчатую арку.
Поля, поля тянулись перед замком
и пыльная дорога:
там проходили табором цыгане,
и нищие, прося о подаянье,
и богомольцы,
от мест святых бредущие обратно
в Кастилию под жгучим летним солнцем,
покрытые морским песком и пылью.
Потом она смотрела неотрывно
на висельника,
что вчера повешен
был на зубце соседней красной башни
и там висел, кривясь окоченело,
отбрасывая тень свою на стену,
смешной и страшный.

Расчесывала волосы принцесса
и левою рукой их разбирала,
и на прекрасное лицо спускались,
ложась волною, золотые пряди;
в другой руке она держала гребень
слоновой кости, бледно-желтый, гладкий.

Расчесывала волосы принцесса,
и волосы, как золото, сверкали,
и думала она: «Ах, если б в замок
веселый трубадур забрел однажды
в штанах зеленых, черном колпаке,
кафтане красном и со звонкой лютней…»
                       А по дороге
все шли, темнея профилями строгими
и древними, цыгане.
А на цепях
подъемного моста,
на крепостных камнях,
крутых уступах
дрожали ящерицы в мерной судороге,
как впавшие в экстаз факиры,
они в своих кирасах изумрудных
казались крошечными крокодилами…

Расчесывала волосы принцесса,
волной ложились золотые пряди…

Скользишь над пропастью моих скорбей
ты, словно луч луны над бездной вод,
мой дух, окостеневший от невзгод,
умащивая нежностью своей.

Ты в жизнь вступаешь, я прощаюсь с ней,
но, времени опровергая ход,
ты, словно луч луны над бездной вод,
скользишь над пропастью моих скорбей.

Так пусть горчит надежд отцветших плод
лишь на губах поэзии моей, —
раз хочет тот, кто создал небосвод,
чтоб ты над пропастью моих скорбей
прошла, как луч луны над бездной вод.

Я из страны далекой и туманной, —
не мил ее монарху белый свет…
Мой дух влечется к Тайне несказанной,
он ищет то, чего на свете нет.

Ты плачешь о мечте своей туманной
и жаждешь нежности, которой нет,
в твоих глазах тень Тайны несказанной,
как черное крыло, затмила свет.

Одной с тобою Тайной несказанной
мы рождены: не мил нам этот свет…
Бредем мы в поисках страны туманной,
мы ищем то, чего на свете нет.

Косы девчонки —
солнцу под стать:
выглянет солнце —
ее не видать!

Чуть заиграет
лучами рассвет,
в лучах его тает
ее силуэт,
розовый, тонкий,
и солнечность дня
прячет девчонку
мою от меня.

Утром Дамьяна
откроет окно,
румянцем зари
разгорится она,
и, как ни смотри,
угадать мудрено:
заря иль Дамьяна
глядит из окна?

Как зорька румяна,
а косы — под стать
солнцу.
Дамьяны
моей не видать!

Что-то смутное печалит душу мне:
то приснится, то забудется во сне,
словно в сумраке давно прошедших лет
полустертого
воспоминанья след…
Пеленою дней
заволокло
что-то светлое,
что было и прошло.
Годы ль минули с тех пор
или века?
Но в душе моей
все странная тоска.

Что-то смутное печалит душу мне:
то приснится, то забудется во сне,
словно древний аромат в моей душе,
исчезающий
в туманном мираже,
словно краски
осыпающихся роз,
словно горечь
от невыплаканных слез
о любви, что там,
на грани временной,
заблудилась
и не встретилась со мной…

Что-то смутное печалит душу мне:
то приснится, то забудется во сне…

Не верю, что любовь твоя былая
исчезла — так бессильна и хрупка…
Ты вздрогнешь, книгу памяти листая,
когда прошелестят, с листов слетая,
стихи мои, как лепестки цветка.

Меня ты не забудешь. Светлой сказкой
вновь дни любви перед тобой пройдут
и растревожат душу прежней лаской,
не дав покрыться ей той тиной вязкой,
где лотосы забвения цветут.

Меня ты станешь видеть ежечасно
в неверных сумерках и на заре,
за вышиваньем сидя в день ненастный
на галерее, глядя, как бесстрастно
сплетает дождик нити на дворе.

И заточит тебя в воспоминанья
печаль неизлечимая моя…
Пределом твоего существованья,
немым укором твоего сознанья,
надгробьем вечным в сердце — стану я.

В склоненной шее лебедя — вопрос,
и весь он — тайна, белое виденье…
Но тайна облака бездонней — в рденье
закатных мук или рассветных грез.

В ночи — ты ворон, лебедь — утром рано,
ветров незримых зримый обелиск,
то солнца, то луны ты прячешь диск,
ты — парус, пена, волны океана…

Яви мне, облако, свою любовь
и в веру обрати мои сомненья,
душевный мрак смени на просветленье,
скорбь в радость претвори пусть на мгновенье,
хоть знаю: буря все отнимет вновь.

Слова мои бедны,
и ритма рвется нить:
у ветра и волны
хочу я в дар просить
желанной новизны —
у ветра и волны!

Лишь ветру и волне
вверяю я вполне
моих стихов начало.
(О море, спой же песню мне!)
Ночам с их влажной мглой,
порывам бури злой
и пенным гребням вала!

О ветер, верный друг
моих страстей и мук,
и ты, волна моя,
праматерь Бытия!
Поэзией полны
вой ветра, шум волны.
(О море, спой же песню мне!)

О море! Подари мне ты
стихи волшебной красоты,
добавь в них запах свой и соль
и убаюкай сердца боль!

Огромный парк
с беседками,
аллеями
и тайнами.

Зеленый пруд
как зеркало.
Лебеди
стаей.

Замок
с привиденьями,
легендами,
преданьями.

Принцесса.
Отраженье
ее в воде
зеркальной.

И моя фантазия
мерцает, как звезда,
над замком, где принцесса
в парке, у пруда.