Амадо Нерво - Лирика
Обзор книги Амадо Нерво - Лирика
АМАДО НЕРВО
1870—1919
МЕКСИКА
Поэт, отмеченный славой «самого нежного и искреннего», Амадо Нерво провел свои детские и отроческие годы «в тихом городе, полном монотонности томной», где он и шестеро его младших братьев и сестер были окружены лаской любящих родителей. После смерти отца тринадцатилетний Амадо покидает родной дом. Учась в колледже и семинарии, а затем работая в адвокатской конторе, Амадо пишет стихи и рассказы и даже печатает их в местных газетах. Литературные интересы влекут его в столицу, где в это время «Лазурный журнал», основанный выдающимся мексиканским поэтом Мануэлем Гутьерресом Нагерой, сплотил вокруг себя лучшие литературные силы Мексики. Жилось в столице нелегко, но Амадо был счастлив: в «Лазурном журнале» вскоре были опубликованы его стихи, имя поэта сделалось известным в литературных кругах. В 1898 году Амадо Нерво выпускает лирические сборники «Черный жемчуг» и «Тайны». К тому времени он стал профессиональным журналистом: его статьи и очерки печатались в столичных газетах и журналах. В 1900 году Амадо совершил путешествие по Европе, некоторое время жил в Париже. Из Парижа он привез издание своих «Поэм»; одна за другой выходят его книги: «Героическая лира», «Голоса», «Сады моей души». Литературная слава не избавляла поэта от материальных затруднений; желая освободиться от литературной поденщины, он вступает на дипломатическое поприще и с 1905 по 1918 год живет в Мадриде. Испанский период оказался для него чрезвычайно плодотворным: кроме статей, литературных исследований, рассказов, им были созданы самые прекрасные страницы его лирической исповеди: «Вполголоса», «Безмятежность», «Недвижная возлюбленная» — «золотые плоды его зрелости, освещенные осенним солнцем». «Недвижная возлюбленная» увидела свет уже после смерти Амадо Нерво и была единодушно признана шедевром его любовной лирики. «С его смертью Америка потеряла самого глубокого и проникновенного из своих бардов, — отмечала латиноамериканская критика, — как поэт он выполнил самую высокую миссию: он объединил латиноамериканцев духом и языком своей поэзии».
Автобиография
Что о себе сказать вам?
Я все написал — прочтите
стихи мои и поэмы.
В жизни моей нет событий;
как у счастливых народов,
как у матроны почтенной,
нет у меня истории:
жил жизнью обыкновенной.
Милая незнакомка!
Ответы мои будут кратки.
С юных лет я искусству
предался без оглядки:
сдружился с гармонией, с рифмой —
служанками Мусагета;[1]
легко мог бы стать богатым,
но выбрал жребий поэта.
«А после?»
«Любил и страдал я,
знал радости и мученья».
«И много?»
«Вполне довольно,
чтоб заслужить прощенье».
Первая страница
Я никогда ловить не стану взгляд
тупого и надменного магната,
выпрашивая денег и наград:
я королевский пурпур видеть рад
лишь на плечах горящего заката.
* * *
Уж лиловеет небо голубое,
в торжественной агонии горит
светило дня багрово-золотое,
как будто на кровавом поле боя
сверкает бронзой оброненный щит.
Навстречу ласкам вечера открыться
спешит цветок, невинный стан склоня,
и перламутровая колесница
луны взлетает в небеса — сразиться
с еще сверкающей квадригой дня.
Волшебный час! Над зеркалом лагуны
взмывает альбатрос — и камнем вниз.
Стволы дерев расчерчивают дюны,
и листья пальмы, как на лютне струны,
задумчиво перебирает бриз.
Вдруг с вышины, где амфоры заката
льют струи пламени на небосвод,
стон прокатился — скорбная фермата…
День умер, — невозвратная утрата! —
вселенский хор отходную поет.
Когда же вновь неутомимый зодчий
создаст день новый и на звонкий брег
метнет сноп стрел, сражая морок ночи,
и звезды, побледнев, стыдливо очи
прикроют золотой завесой век,
и солнце вдруг блеснет из мглы туманной
дарохранительницей в алтаре,
земле даруя свет обетованный, —
тогда природа зазвучит осанной
вновь возрожденной жизни и заре.
Крылья
В гербе мексиканском — могучий и мрачный
орел. Он терзает змею — символ зла —
над гладью озерной, алмазно-прозрачной,
где тень от нопаля[2] узором легла.
Я помню, как в детстве увидел я знамя,
когда на прогулку взяла меня мать:
орел тот на знамени реял над нами…
И я закричал, заливаясь слезами:
«Хочу быть орлом, хочу в небе летать!
Коль мы почитаемся перлом творенья,
что ж крыльев творец не пожаловал нам?»
«Не плачь, сын, — сказала мне мать в утешенье, —
на крыльях других нас несет вдохновенье,
за ним никогда не угнаться орлам!»
Вулканы
Завладеет заря небосводом,
и вулканы встают предо мной
пирамидами роз, мимоходом
возведенными щедрой весной.
В свете солнца, набросившем прямо
на долину лучистую сеть,
куполами священного храма
начинают вулканы гореть.
А когда сумрак вечера ляжет,
проводив отпылавший закат,
словно Мексики вечные стражи,
крепостями вулканы стоят.
Я не рожден смеяться…
Я не рожден смеяться… И напрасно
льет солнце золото мне на виски.
Я — рыцарь человечьей скорби, страстно
влекомый к Тайне, знанью неподвластной,
окутан мантией моей тоски.
Не знал я счастья. И не оставляли
меня обман и боль… Душа темна,
как ночь, что полюса скрывает дали…
О, не лишайте же меня печали!
Как жить, когда покинет и она?
Меня ты любишь, знаю. И годами
бесстрашно мой недуг ты лечишь злой…
И там, где все темно, ты лишь упрямей
снежинкой светишь мне в бездонной яме
и в черной мгле — несущей мир звездой.
Меня ты любишь, да. Но столь густая
над жизнью всей моей нависла тьма,
что светлая душа твоя святая,
в сраженье с этой тьмой слабея, тая,
в конце концов обуглится сама.
Пытает небо нас. Очарованье
любви летит, покинув наш балкон,
туда, где солнце льет свое сиянье…
И нет тебя, а есть одно рыданье,
и нет меня, а есть один лишь стон.
Еще вчера все радость нам сулило…
Увы! К твоей жестока доброте,
судьба крылом своим нам свет затмила
и, на Голгофу возведя, казнила
тебя, распяв на жертвенном кресте!
Прости мне скорбь. Поверь, она бескрайней
всех чувств. И не разжать ее тиски.
Моя звезда, снежинка! Руку дай мне,
и вместе мы пойдем навстречу Тайне
в державной мантии моей тоски!
Старый припев
Это что за сирена, чей голос так странен,
чье так матово тело, а косы — темны?
Это — отблеск луны в тихоструйном фонтане,
это — отблеск луны…
Это чей по ночам так надсаден и страшен
в моем доме повсюду звучащий призыв?
Это — ветра порыв, что свистит среди башен,
это — ветра порыв…
То не ангел ли огненный машет крылами
в предзакатной дали, что кроваво-ярка?
То плывут облака чередою над нами,
то плывут облака…
Чьи алмазные льются дождем украшенья
в воду с бархатно-синих воздушных завес?
Это — образ небес, их в реке отраженье,
это — образ небес…
Все усилья постичь красоту — бесполезны…
Но в каком из зеркал, о Творец, — в высях звездных,
на земле иль в душе моей, — властвуешь ты?
В каждой капле мечты, что сверкает из бездны,
в каждой капле мечты.
Заклинание
