Огюст Барбье - Стихотворения
Своим любимым львом, спасителем своим.
Но только что он встал и отвернулся, сытый
Всей этой мерзостью и лестью их открытой,
Но только что зевнул и, весь - благой порыв,
Горящие глаза на белый день открыв,
Он гривою тряхнул и, зарычав протяжно,
Готовился к прыжку и собирался важно
Парижу объявить, что он - король и власть,
Намордник тотчас же ему защелкнул пасть.
Перевод П. Антокольского
ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД
1
Был день, когда, кренясь в народном урагане,
Корабль Республики в смертельном содроганье,
Ничем не защищен, без мачт и без ветрил,
В раздранных парусах, средь черноты беззвездной,
Когда крепчал Террор в лохмотьях пены грозной,
Свободу юную едва не утопил.
Толпились короли Европы, наблюдая,
Как с бурей борется Республика младая,
Угроза явная для королей других!
Корсары кинулись к добыче, торжествуя,
Чтоб взять на абордаж, чтоб взять ее живую,
И слышал великан уже злорадный гик.
Но, весь исхлестанный ударами ненастья,
Он гордо поднялся, красуясь рваной снастью,
И, смуглых моряков набрав по всем портам,
Не пушечный огонь на королей низринул,
Но все четырнадцать народных армий двинул,
И тут же встало все в Европе по местам!
2
Жестокая пора, год Девяносто Третий,
Не поднимайся к нам из тех десятилетий,
Венчанный лаврами и кровью, страшный год!
Не поднимайся к нам, забудь про наши смуты:
В сравнении с тобой мы только лилипуты,
И для тебя смешон визг наших непогод.
Нет жгучей жалости к народам побежденным,
Нет силы в кулаках, нет в сердце охлажденном
Былого мужества и прежнего огня,
А если страстный гнев порою вырастает,
Мы задыхаемся, нам пороху хватает
Не более, чем на три дня!
Перевод П. Антокольского
ИЗВЕСТНОСТЬ
1
Сейчас во Франции нам дома не сидится,
Остыл заброшенный очаг.
Тщеславье - как прыщи на истощенных лицах,
Его огонь во всех очах.
Повсюду суета и давка людных сборищ,
Повсюду пустота сердец.
Ты о политике горланишь, бредишь, споришь,
Ты в ней купаешься, делец!
А там - бегут, спешат солдат, поэт, оратор,
Чтобы сыграть хоть как-нибудь,
Хоть выходную роль, хоть проскользнуть в театр,
Пред государством промелькнуть.
Там люди всех чинов и состояний разных,
Едва протиснувшись вперед,
К народу тянутся на этих стогнах грязных,
Чтобы заметил их народ.
2
Конечно, он велик, особенно сегодня,
Когда работу завершил
И, цепи разорвав, передохнул свободней
И руки мощные сложил.
Как он хорош и добр, недавний наш союзник,
Рвань-голытьба, мастеровой,
Чернорабочий наш, широкоплечий блузник,
Покрытый кровью боевой,
Веселый каменщик, что разрушает троны
И, если небо в тучах все,
По гулкой мостовой пускает вскачь короны,
Как дети гонят колесо.
Но тягостно глядеть, как бродят подхалимы
Вкруг полуголой бедноты,
Что хоть низвержены, а все неодолимы
Дворцовой пошлости черты.
Да, тягостно глядеть, как расплодилась стая
Людишек маленьких вокруг,
Своими кличками назойливо блистая,
Его не выпустив из рук;
Как, оскверняя честь и гражданина званье,
Поют медовые уста,
Что злоба лютая сильней негодованья,
Что кровь красива и чиста;
Что пусть падет закон для прихоти кровавой,
А справедливость рухнет ниц.
И не страшит их мысль, что превратилось право
В оружье низменных убийц!
3
Так, значит, и пошло от сотворенья мира,
Опять живое существо
Гнет спину истово и слепо чтит кумира
В лице народа своего.
Едва лишь поднялись - и сгорбились в унынье,
Иль вправду мы забудем впредь,
Что в очи Вольности, единственной богини,
Должны не кланяясь смотреть?
Увы! Мы родились во времена позора,
В постыднейшее из времен,
Когда весь белый свет, куда ни кинешь взора,
Продажной дрянью заклеймен;
Когда в людских сердцах лишь себялюбье живо,
Забвеньем доблести кичась,
И правда скована, и царствует нажива,
И наш герой - герой на час;
Когда присяги честь и верность убежденью
Посмешище для большинства
И наша нравственность кренится и в паденье
Не рассыпается едва;
Столетье нечистот, которые мы топчем,
В которых издавна живем.
И целый мир лежит в презрении всеобщем,
Как в одеянье гробовом,
4
Но если все-таки из тяжкого удушья,
Куда мы валимся с тоски,
Из этой пропасти, где пламенные души
Так одиноки, так редки,
Внезапно выросла б и объявилась где-то
Душа трибуна и борца,
Железною броней бесстрашия одета,
Во всем прямая до конца,
И, поражая чернь и расточая дар свой,
Все озаряющий вокруг,
Взялся бы этот вождь за дело государства
Поддержан тысячами рук,
Я крикнул бы ему, как я кричать умею,
Как гражданин и как поэт:
- Ты, вставший высоко! Вперед! Держись прямее,
Не слушай лести и клевет.
Пусть рукоплещущий делам твоим и речи,
Твоею славой упоен,
Клянется весь народ тебе подставить плечи,
Тебе открыть свой Пантеон!
Забудь про памятник! Народ, творящий славу,
Изменчивое существо.
Твой прах когда-нибудь он выметет в канаву
Из Пантеона своего.
Трудись для родины. Тяжка твоя работа.
Суров, бесстрашен, одинок,
Ты завтра, может быть, на доски эшафота
Шагнешь, не подгибая ног.
Пусть обезглавленный, пусть жертвенною тенью
Ты рухнешь на землю в крови,
Добейся от толпы безмолвного почтенья,
Страшись одной ее любви.
5
Известность! Вот она, бесстыдница нагая,
В объятьях целый мир держа
И чресла юные всем встречным предлагая,
Так ослепительно свежа!
Она - морская ширь, в сверканье мирной глади,
Едва лишь утро занялось,
Смеется и поет, расчесывая пряди
Златисто-солнечных волос.
И зацелован весь и опьянен прибрежный
Туман полуденных песков.
И убаюканы ее качелью нежной
Ватаги смуглых моряков.
Но море фурией становится и, воя,
С постели рвется бредовой,
И выпрямляется, косматой головою
Касаясь тучи грозовой.
И мечется в бреду, горланя о добыче,
В пороховом шипенье брызг,
И топчется, мыча, бодает с силой бычьей,
Заляпанная грязью вдрызг.
И в белом бешенстве, вся покрываясь пеной,
Перекосив голодный рот,
Рвет землю и хрипит, слабея постепенно,
Пока в отливах не замрет.
И никнет наконец, вакханка, и теряет
Приметы страшные свои,
И на сырой песок, ленивая, швыряет
Людские головы в крови.
Перевод П. Антокольского
ИДОЛ
1
За дело, истопник! Раздуй утробу горна!
А ты, хромой Вулкан, кузнец,
Сгребай лопатою, мешай, шуруй проворно
Медь, и железо, и свинец!
Дай этой прорве жрать, чтобы огонь был весел,
Чтоб он клыками заблистал
И, как бы ни был тверд и сколько бы ни весил,
Чтоб сразу скорчился металл.
Вот пламя выросло и хлещет, цвета крови,
Неумолимое, и вот
Штурм начинается все злее, все багровей,
И каждый слиток в бой идет;
И все - беспамятство, метанье, дикий бормот...
Свинец, железо, медь в бреду
Текут, сминаются, кричат, теряют форму,
Кипят, как грешники в аду.
Работа кончена. Огонь сникает, тлея.
В плавильне дымно. Жидкий сплав
Уже кипит ключом. За дело, веселее,
На волю эту мощь послав!
О, как стремительно прокладывает русло,
Как рвется в путь, как горяча,
Внезапно прядает и вновь мерцает тускло,
Вулканом пламенным урча.
Земля расступится, и ты легко и грозно
Всей массой хлынешь в эту дверь.
Рабыней ты была в огне плавильни, бронза,
Будь императором теперь!
2
Опять Наполеон! Опять твой лик могучий!
Вчера солдатчине твоей
Недаром Родина платила кровью жгучей
За связку лавровых ветвей.
Над всею Францией ненастье тень простерло,
Когда, на привязи гудя,
Как мерзкий мародер, повешена за горло,
Качнулась статуя твоя.
И мы увидели, что у колонны славной
Какой-то интервент с утра
Скрипит канатами, качает бронзу плавно
Под монотонное "ура".
Когда же после всех усилий, с пьедестала,
Раскачанный, вниз головой
Сорвался медный труп, и все затрепетало
На охладевшей мостовой,
И торжествующий вонючий триумфатор
По грязи потащил его,
И в землю Франции был втоптан император,
О, тем, чье сердце не мертво,
Да будет памятен, да будет не просрочен
Счет отвратительного дня,
И с лиц пылающих не смоем мы пощечин,
Обиду до смерти храня.
Я видел скопище повозок орудийных,
Громоздких фур бивачный строй,
Я видел, как черны от седел лошадиных
Сады с ободранной корой.
Я видел северян дивизии и роты.
