Анна Савина - Весна. Стихи.

Чёрные-чёрные купола… и золотые кресты над ними.
Тонкие-тонкие провода высоковольтных /опасных/ линий.
В городе Дмитрове тишь да гладь,
………………………а где-то рядышком, в километре,
Призрак на длинных стальных ногах бродит вдоль озера — ищет жертву…
Стоп…… не спеши…… измени сюжет!
………………………………Если бы можно…… ах, если б только…
Провод завис над водой…
…………………………Момент(!) —
……………………………………кто-то под ним проплывает в лодке.
Удочка вверх…… два гребка…… контакт(!)
……………………Вспышка — как сотни ударов молний…
Что ж ты наделал, скажи, рыбак? Небо разверзлось… вскипели волны.
Ты теперь знаешь о боли всё,
………………………муж мой любимый… лишившись кожи…
Кружит над городом вороньё…
………………………я лишь взываю: «Спаси нас, Боже…»
Дева Мария, утешь его… встань у несчастного в изголовье.
Ангел-Хранитель, коснись крылом ран и ожогов… избавь от боли…
Память ещё возвратит не раз
…………………………… день роковой…
……………………………………………А пока я тихо,
просто молюсь, не смыкая глаз…… и обиваю пороги «Склифа».
Реанимация…
…………………Вновь и вновь
…………………………… жду, прирастая ногами к полу.
Врач откровенен — не в глаз, а в бровь:
…………………………… «Вы должны быть ко всему готовы…»
Нет, не готова!
Дрожит рука… голос срывается… слышишь, милый,
я буду рядом с тобой всегда, в душу по капле вливая силы…
Месяц уже миновал…
……………………………Ты жив(!)
Пять операций… Ответь, доколе?
Сколько ещё горевать, скажи, зубы стирая в песок от боли?
Крепко сжимаю твою ладонь, трогаю лоб — как всегда горячий…
Мы на двоих поделили боль……
……………………всё на двоих…… ну, а как иначе?
Дочка вчера приходила к нам…… в нашу с тобой /на двоих / палату,
И между делом сказала:
…………………… «Мам… вы изменились… и ты… и папа…»
Папа? Конечно… он стал добрей… взгляд его полон нездешним светом…
Муж мой… страдалец… родной… Андрей…
………………………………он ведь сполна заплатил за это…
Я изменилась? А что ж со мной?
……………………………«Что-то такое сквозит во взгляде…»
Милая, доченька… это боль…… больше не спрашивай, Бога ради…
Сердце — обуглившийся цветок —
…………………………не подлежит пересадке кожи…
Но никакой самый сильный ток нашу любовь победить не сможет…
Ночью ты гладишь моё лицо,
…………………………нежно касаясь его ладонью —
кисть, словно налитая свинцом, обожжена и дрожит от боли…
Дремлет за шторой больничный двор…
……………………………Спи, мой хороший… я буду рядом,
чтоб охранять твой тревожный сон
……………………………в шорохах первого листопада……

Я Женщина дождя — и в этом вся…
Продрогшая…
Холодным ранним утром
иду одна……… а небо на сносях
готово разродиться перламутром
и выплеснуть бунтующий рассвет
в белёсую расплывчатость тумана,
в который, по ошибке или нет,
природа малыша запеленала…
Но он — чудак,
расплакался дождём,
рассыпался хрусталиками солнца,
и тут же надо мною грянул гром:
младенец-Май не плачет,
а смеётся…
Я вместе с ним — рождённая грозой,
вдыхаю опьяняющую свежесть
и мыслью уношусь за горизонт,
в туманную, далёкую безбрежность…
А день растёт —
как тесто на дрожжах,
и мальчик-Май уж вышел из пелёнок —
подрос…… окреп…… поднялся…… возмужал…
Глядит с небес Мужчина — не ребёнок…
И шепчет мне безумные слова,
которых всё равно до боли мало…
И вдруг я с удивленьем поняла,
что так давно себя не посвящала
дождю…… дождю(!)
смятению ветров,
срывающих покровы и одежды,
взрывающих фонтаном лепестков
под сердцем упоительную нежность…
Дождю,
что так бесстыдно и грешно
стекает под расстёгнутую блузку —
и знает, что ему разрешено
стать счастьем для меня или искусом…
Он может
без особенных причин
с улыбкой подойти тихонько сзади,
как самый-самый нежный из мужчин,
и бережной рукой раздвинув пряди,
губами прикоснуться горячо
к податливой,
прохладно-нежной коже…
вдоль шеи…… по ключице…… на плечо…
до стона……
до бессилия…
до дрожи…
И сотни солнц заблещут в небесах
сверкнут в хрустальных каплях на ресницах,
а небо, отражённое в глазах,
забьётся, затрепещет синей птицей…
…………………………
Я — Женщина Дождя — и в этом вся…
Я — Музыка небес, воды и света…
Иду одна…
А небо на сносях
вот-вот на землю выльется рассветом…

«Что ищет в горах синеглазая женщина?» —
с улыбкой спросил бедуин.
Хотела ответить ему……… да нечего…
Мне просто необходим
побег от себя — в никуда…… в изгнание…
Я вновь обретаю Рай —
под небом горячих пустынь Иордании,
оставив вдали Синай.
И слушая ласковый, тихий шелест
поющих песков в ночи,
вдруг чувствую кожей, как дышит Вечность,
как грустно она молчит…
В горах, на рассвете, раскинув руки,
сбегаю с песчаных круч —
и жду, когда солнце нацелит в утро
свой первый слепящий луч…
Брожу по ущельям в потёртых джинсах,
впитавших всю пыль дорог.
Здесь нет никого — только я и птицы.
Здесь нет никого…
Лишь Бог…
На розовом склоне — пастуший домик —
в нём жарко пылает печь.
Старуха, молитвенно сжав ладони,
мечтает, устав, прилечь…
Но нет ей покоя, увы, и в старости —
уж посох дрожит в руках,
и все же она по привычке с радостью
на риск свой и вечный страх
уйдёт на неделю (на две) — в долины
с отарой овец одна —
лишь ветер ей будет трепать седины,
а солнце сменять луна…
Луна над горами — ах, это что-то!
И мне довелось не раз
с утёса, что вровень орла полёту,
смотреть в этот жёлтый глаз…
Срываясь душой в голубую бездну
пылающих южных звёзд,
в которой когда-нибудь я исчезну…
Когда-нибудь…
Не вопрос…
А нынче шагнув беззаботно к краю,
смотрю в леденящий зев,
и камешки молча в обрыв кидаю,
на чёрный валун присев…
Что может быть лучше такой забавы?
Но всё-таки ждёт меня
вечерний паром и залив Акабы
в нарядных, ночных огнях…
И новое утро в открытом море…
Рассветная песня волн…
В туманной завесе растает вскоре,
как дым, аравийский сон…
И снова я буду стоять беспечно
на стыке семи ветров
с мечтою о новых, пьянящих встречах
и жаждой других миров…

Ночь…
Рождество.
Центральная больница.
Второй этаж…… палата номер пять.
— Вам плохо, баба Маша?
— Нет…
— Не спится?
(во тьме тихонько скрипнула кровать)
— Пойти што ль побродить по коридору? —
старушка, встав, прошаркала к окну.
раздвинула коротенькие шторы:
— А снегу-то…… а снегу!!! Ну и ну.
Ты глянь, дорогу снова завалило —
машины завтра будут буксовать.
Ох… Господи… кого-то на носилках
завозят в отделение опять.
— Не к нам ли?
— К нам!
А Пётр-то Иваныч… устал, поди —
хирург наш дорогой.
Днём на ногах, а тут ещё и на ночь
больных везут.
— Работа…
— Боже мой.
Мороз ложился красочно на стёкла.
В загадочном сиянье фонарей
снежинки оседали неохотно
на кружево берёзовых ветвей.
И ангелов невидимые лица,
сквозь инея узоров колдовство
смотрели в окна маленькой больницы
в таинственную ночь под Рождество.
Слышна из коридора суматоха:
— Скорее! Пётр Иванович… Сюда!
К нам новенький…… Больному очень плохо…
— В сознании?
— В сознании… да-да…
И снова тишь.
— Ложитесь, баба Маша.
— Да, правда… чтой-то мне не хорошо…
Разволновалась(в возрасте-то нашем
волнение уже запрещено).
Но вдруг в окно увидела случайно,
как женщина спускается с крыльца, —
она лишь час назад сопровождала
больного — то ли брата, то ль отца
Расстроена (ещё бы!)
Прячет слёзы.
И вдруг:
— Ох, поскользнулась… Ай-яй-яй!
Упала… не встает.
Помилуй, Боже!
Вставай, моя хорошая… Вставай!
— Вы что там говорите, баба Маша? —
(соседка по кровати всё не спит)
— Да здесь…… упала женщина…… бедняжка.
— Не вижу… Где?
— Ну, вот же…… вот…… лежит.
Помочь ей надо как-то.
— Кто ж поможет?
Врачи теперь все заняты больным.
Старушка заметалась:
— Это что же?
Там человек…… упал…… а мы стоим.
Ночь на дворе — она не шелохнётся —
того гляди — замёрзнет через час.
Ох… сердце…… непривычно как-то бьётся…
Я мигом… я бегу уже… сейчас!
— Куда же Вы? Постойте, баба Маша!
Ну, что за беспокойная душа?!!!
Бабуленька, набросив старый плащик,
покинула палату, чуть дыша.
А ангелы участливо смотрели
старушке опечаленной во след,
фиксируя последние мгновенья
семидесяти выстраданных лет…
Не правда!
Жизнь — не только цепь страданий —
ведь счастье невозможно испытать,
другим свою любовь не отдавая.
Она привыкла радостно сгорать —
дарить тепло души и сердце людям —
незримо… бескорыстно и легко.
Смеялась: мол, от сердца не убудет.
«Я, кажется, забыла валидол…
на тумбочке, наверное, остался.
не важно…… мне бы женщине помочь.
как тяжело…… по лестнице спускаться…»
Метельная, рождественская ночь
на белых-белых крыльях уносила
тепло души уже к иным мирам —
старушки, что смогла прожить красиво,
и столь же благородно умерла —
не нА людях — на лестничной площадке,
к перилам прислонившись головой.
Лишь ангелы седой касались прядки
невидимой, заботливой рукой.