Расул Гамзатов - Целую женские руки

Смеясь, встречает человек рассвет,
И кажется, что день грядущий вечен,
Но все-таки по множеству примет
Мы узнаем, что наступает вечер.

А вечером задумчив человек,
Приходит зрелость мудрая и злая…
Но я поэт.
              День для меня — как век.
И возраста я своего не знаю.

Я очень поздно осознал свой долг,
Мучительный, счастливый, неоплатный,
Я осознал,
                но я вернуть не смог
Ни дни, ни годы детские обратно.

Себе я много приписал заслуг,
Как будто время вдруг остановилось,
Как будто я лучом явился вдруг
Или дичком в саду плодовом вырос.

Могу признаться, мама, не тая:
Дороги все мои — твои дороги,
И все, что прожил, — это жизнь твоя,
И лишь твои всю жизнь писал я строки.

Я — новорожденный в руках твоих,
И я — слезинка на твоих ресницах.
За частоколом лет мой голос тих,
Но первый крик тебе доныне снится.

Не спишь над колыбелью по ночам
И напеваешь песню мне, как прежде.
Я помню, как начало всех начал,
Напевы ожиданья и надежды.

Вхожу я в школу старую.
                                     И взгляд
Скользит по лицам — смуглым, конопатым.
А вот и сам я, тридцать лет назад,
Неловко поднимаюсь из-за парты.

Учительницы руки узнаю —
Они впервые карандаш мне дали.
Теперь я книгу новую свою,
Поставив точку, отпускаю в дали.

О руки матери моей, сестер!
Вы бережно судьбу мою держали,
И вас я ощущаю до сих пор,
Как руки женщин всей моей державы!

Вы пестовали ласково меня
И за уши меня трепали часто.
В начале каждого большого дня
Вы мне приветливо желали счастья.

И вы скорбели, если вдалеке,
В безвестности,
                      я пропадал годами.
И вы о жизни по моей руке
Наивно и уверенно гадали.

Вы снаряжали нас для всех дорог,
Вы провожали нас во все скитанья.
Мы возвращались на родной порог
И снова говорили: «До свиданья».

Когда коня седлает во дворе
В неблизкий путь собравшийся мужчина,
Его всегда встречает на заре
Горянка с полным до краев кувшином.

Чужая, незнакомая почти,
Стоит в сторонке.
                     Только это значит,
Примета есть такая,
                              что в пути
Должна ему сопутствовать удача.

Страна родная! Думается мне,
Твой путь имел счастливое начало:
Октябрь, скакавший к счастью на коне,
С кувшином полным женщина встречала.

Она стояла молча у ворот,
Прижав к груди спеленатого сына,
И время шло уверенно вперед
И становилось радостным и сильным.

Октябрь перед последним боем пил,
Клинок сжимая, из кувшина воду…
Быть может, потому так много сил
И чистоты у нашего народа.

Шел человек за нашу правду в бой,
И мертвыми лишь падали с коня мы.
Но, родина, ни перед кем с тобой
Мы голову вовеки не склоняли.

Не будет никогда такого дня,
Всегда беду мы одолеем злую.
И снова, низко голову склоня,
Я эти руки женские целую.

Я у открытого окна стою,
Я солнце в гости жду ежеминутно.
Целую руку близкую твою
За свежесть нерастраченного утра.

Несу к столу, к нетронутым листам,
И щебет птиц, и ликованье радуг…
Бывало, мать, пока отец не встал,
Все приводила на столе в порядок.

Боясь вспугнуть его черновики,
Чернила осторожно пополняла.
Отец входил и надевал очки.
Писал стихи.
                   И тишина стояла.

На оклик: «Мать!» — поспешно шла она,
Чтобы принять родившиеся строки.
И снова наступала тишина,
В ней лишь перо пришептывало строго.

Все тот же стол, и тишина вокруг —
Здесь время ничего не изменило.
И добрая забота близких рук
Вновь не дает пересыхать чернилам.

Мне руки говорят:
                           «Пиши, поэт!
Пусть песня никогда не оборвется,
Пусть наступает каждый день рассвет
И мысль всегда рождается, как солнце!»

И я пишу, пока писать могу,
И рано смерти многоточье ставить.
Но, словно след на тающем снегу,
Должна и жизнь когда-нибудь растаять.

Но песня не прервется и тогда,
Когда успею сотни раз истлеть я,
Она придет в грядущие года
Тревожным днем двадцатого столетья.

Потомки, позабывшие меня!
Отцов перерастающие дети!
Целуйте, низко голову склоня,
Как жизнь саму, родные руки эти!