Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений

Когда он в Риме жил – то хлеба
И зрелищ он не вымолял;
На отмелях его видало небо,
А он – начало всех начал.

А в Средние Века, суровый,
Он жил в алхимии мечтах,
Вотще искал источник жизни новой
В кабалистических огнях.

Но был он и толпы гигантом-демагогом:
Жег, как Кальвин; как Гус, был сам сожжен.
Он был певцом – Гомер, ведь это он.

В течении веков он претворялся в многом:
Он – мыслящий, готический собор,
И океан спокойный, и кондор.

В стужу лапландец едет на ловлю,
Едет Клитукко на утлой байдарке.
«Вот, – говорит, – я жене приготовлю
Славные с моря подарки».

Холодно, холодно в синем просторе;
Ветер ловца сквозь доху пробирает;
Берег – пустынный, пустынное море,
Льдины вдали проплывают.

В лодке Клитукко рыба трепещет;
В море, как нерпа, ныряет байдарка;
Рыбарь визжит от удачи и плещет
Веслами. Трудно. И жарко.

Видит он дым, струю голубую.
Море рычит и швыряет валами.
Будет он прыгать и рыбу сырую
Рвать всей семьею зубами.

Есть в Тироле сеть ущелий,
Где не бродят пастухи,
Не слыхать свирельих трелей,
Не помяты стадом мхи.
Пять хребтов остроконечных,
Словно лезвие ножа,
Расползлись в извивах вечных
От угрюмого кряжа.
Шесть меж ними трещин вьется,
Шесть ручьев по ним смеется.

Это мертвые драконы
Тяжко брюхом разлеглись.
Зубья каменной короны
В небо голо поднялись,
У застывших в глыбах трупов,
Как щетина, по бокам
На уступы вниз с уступов,
По гигантским ступеням,
Лес ползет мохнатых елей
До глубин глухих ущелий.

Стены их близки и плоски,
Мох их бархатный пятнит,
Неба узкая полоска
Извивается, бежит;
Цепко впились в камни ели,
Темь кидают с высоты…
Так и мнится – эти щели
В глубь прорезали кроты
Иль волшебники мечами
Проломали меж горами.

Шесть ручьев из скал отвесных,
Шесть лукавых и живых,
В глубине прорезов тесных,
Разрывая глубже их,
Змейкой, змейкой серебрятся,
Водопадами звенят,
С черной галькою струятся,
С елью глупой говорят,
Слух ей рокотом ласкают,
Злобно корни подмывают.

Тот клубок зловещих трещин
И утесистых хребтов
Лапой Черта был окрещен
У тирольских мужиков.
Очень, очень было жутко,
Очень дико было там:
Там и днем пройти не шутка,
А не то что по ночам.
Эту местность все не любят,
Даже леса там не рубят.

Там звучат все звуки ново:
Будто кто-то ловит их,
Пересмеивает слово
В звуках странных и других.
Горы снова их подхватят,
Звякнет где-то будто сталь,
По верхам леса раскатят
Звук растущим шумом вдаль,
Воды булькнут, забормочут
И лавина прогрохочет.

Чуть ступил – к земле приникнул –
Слышно, тихо подо мхом
Кто-то пискнул и хихикнул
Ядовитым голоском,
За спиною кто-то шуркнул,
Веткой хлопнул по руке,
Где-то кто-то под нос буркнул,
Стон раздался вдалеке,
Стон девический, молящий,
И коза мелькнет из чащи.

По ночам же лес подманит
Да как схватит темнотой,
Завлечет и задурманит
Серебристою водой…
И молчит… а в самой гуще
Вдруг всё разом зашумит,
Задрожит лесная пуща,
Кто-то в ухо зарычит,
Гаркнет черный с бородою
Вот над самой головою.

На полянках пляшут феи,
Молодые ведьмы в круг;
Месяц светит; корчась, змеи
Обвивают мрамор рук;
Средь листвы мильоны блесток,
Гномы шмыгают в кустах,
А придешь на перекресток
Двух ущелий – там монах,
Весь закутан, очень длинный,
Бродит тропкою пустынной.

Есть там камень, черный, мшистый,
Со значками по бокам…
В кости раз играл нечистый,
Эту кость и бросил там.
Счастья нет кому иль страху,
В полночь к камню пусть придет
К молчаливому монаху
И знакомство с ним сведет.
Нужно взять с собою кошку
И от Библии застежку.

Из пещер гиганты-сони
Рыжекудрые встают,
Их мечи, щиты и брони
Весят ровно двести пуд.
Нагремят они довольно
За ночь свалкой удалой,
Копья их, как колокольни,
Голос их, как рев морской.
Их кулак не меньше хаты,
А руками горы сжаты.

Раз охотник Люгер ночью,
Пробираясь в тех местах,
Одного видал воочью
Великана на горах.
Как на этого детину
Поглядел он, так и стал.
Тот с вершины на вершину
Тенью черною шагал,
И, ломаясь, вниз в провалы
Из-под ног катились скалы.

А старушка Минна гнома
Раз поймала под кустом;
Развязала короб дома,
Где ж он в коробе пустом?
Горько плакала старушка:
Ведь несла она домой
Там телятину и сушки,
И поел всё карлик злой!
А еда была не Минны,
А старушки Вильгельмины.

Мальчик Генрих заблудился
В Лапе Черта прошлый год,
На шесть дней запропастился.
Отыскал его народ.
Он лежал, совсем изранен,
На скале, один, без сил…
Был он очень бледен, странен,
Ничего не говорил…
И теперь он всех боится,
Всё молчит и сторонится.

Так что все в округе знали,
Что недоброе там есть.
Если парни пропадали,
Иль коровы, где – Бог весть, –
Иль жена закон забыла,
Иль кто в церковь не ходил –
Не без Лапы Черта было
Дело – всякий говорил.
И вопрос за камельками
Обсуждался стариками.

Мальчик Генрих!
Бедный малый,
Что ты скрыл в своих очах?
Расскажи, что ты, усталый,
Видел, слышал в тех горах?
Генрих, Генрих! Мать не слышит,
Громко твой отец храпит,
Гретхен тоже ровно дышит,
Всё вокруг глубоко спит:
Стулья, кресла, ружья, платья,
Бог не спит лишь у Распятья.

Мальчик Генрих! Расскажи же,
Я чужой тебе, но друг,
Сядь со мною рядом, ближе,
Прогони ночной испуг…
Я – бродяга-подмастерье,
Я – портняжка-весельчак,
Собираю я поверья,
Дурню шью из них колпак,
Ленты алые девицам,
Нас дурачить мастерицам.

Старым – теплый плащ, в котором
Чуть согреешься и вмиг
Быль мешается со вздором,
К детям ластится старик;
Дети шуткам вторят смехом
И грустят, коль быль грустна,
И далеким, дряхлым эхом
Отвечает старина,
Входит к нам, садится с нами
И сплетается с словами.

Разноцветны эти платья,
Как прошедшие года,
И люблю их расшивать я
Злой насмешкой иногда.
Ходит в прозвище бесчинном
Дурень на смех пред толпой,
Как в плаще, в преданьи длинном
Старый греется душой,
А девиц… как ни ругаю,
Всё я в сказки наряжаю.

Мальчик Генрих! Я иголку,
Я перо свое беру,
Буду шить я втихомолку
В эту лунную пору;
Знаю кроек я немало,
Все размеры мне даны…
Матерьяла! Матерьяла!
Дай мне бархатные сны,
Шелестящих тайн из шелка,
Всё сошьет моя иголка!

Мальчик Генрих! У порога
Пудель нас с тобою ждет,
Он в словах поймет немного,
Но он грусть твою поймет;
Сядем трое под луною,
Поболтаем по душам,
Пудель черный, мы с тобою,
Кто на свете нужен нам?
Да возьми с собой из дома
Для меня бутылку рома…

Мальчик Генрих! Много тяжкой
Грусти речи унесут;
Ты расстанешься с портняжкой,
Только птицы запоют;
По другим я, подмастерье,
Деревням пойду бродить…
Вот – уже готовы перья,
Рифмы пух готов ловить,
И к подушке с этим пухом
Ты, устав, приникнешь ухом…