Кайсын Кулиев - Раненый камень

Покоя не было и нет в помине.
Вершит орел недобрый свой полет,
Снег, оползая, тает на вершине,
В низине ветром дуб столетний гнет.

Покоя нет. Луну закрыли тучи,
Шнур подожжен, взрывчатка скалы рвет.
Пчела, пораня грудь о куст колючий,
Ценою горькой добывает мед.

Покоя нет и не было от века:
Опять сверкает молния в горах,
И камень, словно сердце человека,
Сгорает, превращается во прах.

Не я ль ревел подранком туром
В твоем безбрежье бурых скал?
Не я ль в твоем заснежье хмуром
Голодным волком завывал?

То смертником, в крови застылой,
Лежал на снежной целине,
То ласточкой в степи унылой
Летел я с вестью о весне.

Но все ж я ни теперь, ни прежде
Тебя, земля моя, не клял,
И в час беды и в час надежды.
Как знамя, край твоей одежды
Я целовал.

Кремень — кремень, и только.
Но, встретясь, два кремня
Становятся надолго —
Источником огня.

Что наше сердце, если
Другого рядом нет?
Сердца лишь только вместе
Несут огонь и свет.

Вдали снега подернуты туманом,
Вершины пригибает снежный груз,
Большое солнце, прячась за Баксаном,
Краснеет, как разрезанный арбуз.

Два каменщика трудятся упорно,
В руках спорится дело и горит.
Один из них сооружает жернов,
Другой надгробный памятник творит.

Гранит упорен, искры отлетают,
Во славу жизни этот тяжкий труд.
Пришедший в мир ест хлеб и умирает,
И мертвым честь живые воздают.

Стучат каменотесы, знают оба —
Живым нужна мука, чтоб хлебы печь,
А мертвых пусть не воскресить из гроба,
Но можно имя для живых сберечь.

И вновь два камня — с одного утеса —
Сегодня подтверждают эту связь.
Я вижу, что в труде каменотеса,
Как и везде, со смертью жизнь сплелась.

Кружится мир, и радуясь и плача,
В нем смерть и жизнь и вечный их союз,
И всходит солнце, за Баксаном прячась,
Краснея, как разрезанный арбуз.

Когда бы горцам, молодым и старым,
Уменья верить не было дано,
Нас ветром, как труху гнилой чинары,
С чужой землей смешало бы давно.

Когда лишились хлеба мы и песни,
Когда мы скалы на плечах несли,
Нас тяжесть горя придавила б, если
Нам солнце не мерещилось вдали.

Мы все, кто грешен был или безгрешен,
Перед бедой не распростерлись ниц,
И справедливость, как листы орешин,
В мечтах и снах касалась наших лиц.

Земля поглотит все. В ее утробе
Все канет, все исчезнет навсегда.
Лишь глыбы скал чернеют, как надгробья
Над тем, что погибает без следа.

А наши дни и вовсе быстротечны,
Но, как ни краток век, я не даю
В обмен на эту каменную вечность
Ни жизнь, ни песню бренную свою.

Скажут: «Меньше тебя нет никого!» —
Ты не гневись!
Скажут: «Больше тебя нет никого!» —
Ты не гордись!

Будь стоек, как камни эти, молчащие
И в бурю и в снегопад,
Будь щедр, как деревья, тень приносящие
Всем, кто прохладе рад.

Учись, как потоки эти упорные,
Себе прокладывать путь.
Что б ни стряслось, как снега эти горные,
Чистым и светлым будь!

Мой сверстник, даже ты, прослывший «новым».
Ты, позвеневший рифмой на веку,
Грешишь едва ль не самым старым словом.
И слово «старость» вводишь ты в строку.

Что делать, брат, она властна над всеми
И вечна, как скала или река.
Спасенья нет, по полю скачет время,
Как шагдий[1] потерявший седока.

Когда-то мы смеялись в колыбели,
Брели по травам, где была роса,
О нас тоскуя, вдалеке звенели
И плакали девичьи голоса.

Но с каждым днем тусклее все, что видел,
Тупее боль от ран, что получил
И от врагов, которых ненавидел,
И от друзей, которых так любил.

Как быстротечен век, наш век недлинный,
Как нелегко осмыслить до конца,
Что нас переживет кувшин из глины,
Что грамм свинца сильнее храбреца.

Но в старом доме, скованном морозом,
Где воет ветер, ставнями стуча,
Мы спим и видим: расцветают розы,
И лепестки роняет алыча…

Дитя то плачет, то смеется,
То выпадет, то стает снег,
Жизнь то кольнет, то улыбнется,
И не мудрец тот человек.
Кто мнит, что он обережется
От пламени ее навек.

Не вечно саду быть зеленым.
О чем бы ни мечтал он в зной,
К зиме он потеряет крону
И снова зацветет весной.

Где-то стонет женщина вдали,
Напевает песню колыбельную.
Вечный страх, тревоги всей земли
Проникают в песню колыбельную.

Первой пулей на войне любой
Поражает сердце материнское.
Кто б ни выиграл последний бой.
Но страдает сердце материнское.

Если, книг прочтя не меньше тыщи,
Ты сказал о жизни: «Ерунда!» —
Значит, больше знал слепец тот нищий,
Что и книг не видел никогда.

Наш народ недоедал, бывало,
Выбивался из последних сил,
Раненый, кусал от боли скалы,
Но о жизни так не говорил.

Наш народ, оплакивавший павших
И коней седлавший в грозный час,
Во сто крат достойнее, и старше,
И мудрее каждого из нас.

Тот, кто видит в небе только тучи,
Глуп, как боязливый человек,
Что, соскальзывая в пропасть с кручи,
Не за ствол хватается — за снег.

Тот, кто все ругает без разбора,
Накликает на себя беду,
Словно гость, клянущий дом, в котором
И ночлег нашел он и еду.

От прохладных этих виноградин
Снова становлюсь я озорным —
Мальчиком, не видевшим развалин,
Не вдыхавшим ядовитый дым.

Может статься, предок мой с любовью
Так же брал налившуюся гроздь.
Сколько с той поры воды и крови
В землю виноградника влилось!

Виноград не стал другим нимало,
Хоть на склонах и вершинах гор
Множество пожаров бушевало
И мелькало молний с этих пор.

Но лоза из — нужных и ненужных —
Всех огней, метавшихся вокруг,
Приняла лишь пламя полдней южных
И тепло трудолюбивых рук.

Путь мой был труднее с каждым днем
В той дороге трудной к цели дальней,
Был я и железом и огнем,
Был и молотом и наковальней.

Был я дичью, крался по лесам,
Был стрелком — и кем я только не был,
Птицею был в клетке я и сам
Птицу выпускал из клетки в небо.

Чем дремучей край, чем больше кладь,
Тем труднее путь землепроходца.
Лишь слепые могут полагать.
Будто зрячим все легко дается.

Порой и туры чахнут и болеют
В своих горах, достигнувших небес.
Порой и реки шумные мелеют
И молнии испепеляют лес.

И нас на свете жизнь не только греет,
А шлет нам молнии своих невзгод.
Но мы не проклинаем, а мудреем,
Приемля все, что жизнь нам ни пошлет.

Издревле люди в страхе и смятенье
Рычанье тигра слышали вдали
И радовались, слыша птичье пенье,
Когда по рощам вечером брели.

Огромный зверь неистовствует, злится
Уже не первый раз, не первый год,
Но слышат люди: маленькая птица
На ветке в роще радостно поет.