Кайсын Кулиев - Раненый камень

Здравствуй, дерево! В крае безлесном
Ты стоишь на ветру.
Как бывало, на склоне отвесном
Шелестишь поутру.

Зелень листьев твоих поредела,
Нету прежних ветвей.
А бывало, ты мне не жалело
Щедрой тени своей.

Я мальчишкой взбирался без страха
По изгибам ствола,
Оттого-то на мне и рубаха
Вечно рваной была.

Мы простились с тобой на рассвете
Непогожего дня,
Ты за это двенадцатилетье
Не забыло ль меня?

Помнишь, девушку в платьице синем
Я сюда приводил?
В позапрошлом году на чужбине
Я ее схоронил.

Много верст пролегло между нами.
И в далеком краю
Я порой вспоминал со слезами
Тень и крону твою.

Много лет пролетело над нами
И воды утекло.
Обожгло нас недоброе пламя.
Но дотла не сожгло.

Бьются реки осенней порой,
Соловьи заливаются летом.
Даль гремит.
                   Что он слышит, глухой?
Что, немой, он расскажет об этом?

Птичьих песен ему не понять,
Петушиного крика в селенье,
Той молитвы, которую мать
Шепчет, веря в его исцеленье.

Он своих не расскажет обид.
Утром в путь он уходит недальний,
В молчаливую кузню спешит,
У беззвучной стоит наковальни.

Разжигает он черную печь,
Поднимает свой молот сурово
И руками, обретшими речь,
Произносит заветное слово.

Я смотрел на работу его,
На широкие смуглые плечи.
Мне казалось — его мастерство
Обладало и слухом и речью.

Закалял он железо в огне,
И своими большими руками
Говорил он такое, что мне
Не сказать никакими словами.

O, яблоки, созревшие в Мухоле,
Ваш цвет похож на цвет снегов весной.
Когда рассвет на полчаса, не боле,
Их красит красным цветом с желтизной.

О, зрелые плоды земли балкарской,
Познавши щедрость солнца и дождей.
Людей вы одаряете по-царски:
Их, зрелых, превращаете в детей.

Большие поэты и реки большие!
Сравни их приметы — бескрайни их шири.
Хоть малые реки
В большие вольются.
Большие навеки
Собой остаются.

Большая река и великий поэт.
Есть сходство меж ними, различия нет.
Года пролетают,
Исток не скудеет,
Хоть русло петляет,
Река не мелеет.

С поэтами схожа большая река:
Теченье, волненье ее — на века.
Пусть грозы над нею
Гремят в исступленье.
Но громы сильнее —
Обильней теченье.

Великие реки, большие поэты.
Похожи их свойства, похожи приметы.
Реке, как на горе.
Уж путь недалек.
Но ближе до моря —
И шире поток.

Я слово искал, перетряхивал снова
Свой скудный запас золотой.
Мечтал: подарю я тебе это слово,
Как влагу траве молодой.

Не тронул я словом тебя первозданным,
Ты тут же забыла о нем,
Бессильном, как дождь над простором песчаным,
Как снег над открытым огнем.

Перед собою не в лесу ли
Кабаньи видел я клыки
И звездные глаза косули
С полночным отблеском тоски?

Перед клыками не робел я,
С душой горячей, как июль,
И, полный трепета, смотрел я
В библейские глаза косуль.

Новый год, как с добычей охотник,
В белой бурке спускается с гор,
И во многих квартирах сегодня
Вспыхнет елки зеленый костер.

Снег летит, снег летит,
                                   и воочью
Вижу поле далекое я,
Где встает новогоднею ночью
В наступление рота моя.

Ах, как молоды мы еще, кстати,
Батальонный у нас тамада.
Кровь багрит белоснежную скатерть,
И падучая блещет звезда.

Новый год постучался в ворота,—
Что ж я плачу, смешной человек?..
…Все идет в наступление рота,
И ложится ей под ноги снег.

Не знаю, был ли хлеба я достоин,
Того, что ел всегда и ем сейчас.
Был чист ли я перед землей родною,
Где этот хлеб был выращен для нас.

Длинна ль — не знаю — жизни нашей повесть?
Но я хочу, чтоб и в последний час
Моя, друзья, чиста была бы совесть,
Как хлеб, которым угощаю вас.

Весны я не встречу однажды,
Нисколько о том не скорбя,
И в зной не почувствую жажды,
В ручье не увижу себя.

Забуду о всех своих ранах
И с вечера до петухов
В ущелье о белых платанах
Шептать я не буду стихов.

И мне не услышать в ауле
Отзывчивой тонкой струны,
Ножом из арбуза в июле
Не вырезать красной луны.

Не встречу я первого снега
И с черной папахи своей
Морозного белого меха
Стряхнуть не смогу у дверей.

Забуду я, стар или молод,
Не будет ни ночи, ни дня,
И в самый убийственный холод
Присесть не смогу у огня.

Окажется, что не навеки
Мне были так щедро даны
И солнце, и тучи, и реки,
И добрые руки жены.

Я, преданный горным вершинам,
Обнять не смогу вышины…
Живые по этим причинам
Оплакивать мертвых должны.

Ты камнем стал. Я не храбрюсь,
И мой придет черед
Лежать, не различать на вкус
Земную соль и мед.

Намочит вешний дождь траву.
Ударит в небе гром,
Нам ни во сне, ни наяву
Не мокнуть под дождем.

Мы матерей забудем, друг,
И смех детей в саду.
Прикосновенье женских рук,
Дававших нам еду.

Но что мы сделаем за век,
То смерти избежит.
Хоть на горе и тает снег,
Сама гора стоит.

Одиночество я ненавижу,
Без людей кляну я жизнь мою.
Если долго я людей не вижу,—
Словно от работы устаю.

Горец у друзей огня попросит,
Если у него темно в золе,
Спутника в горах в беде не бросит,
Если тот повиснет на скале.

Вот и я, чтоб стало мне светлее,
У людей огонь беру всегда.
Без людей дорога тяжелее,
А с людьми — беда мне не беда!

Знаю, дней моих близка граница,
А за ней — черед иных годин.
Время будет бесконечно длиться.
Только я — один, всегда один.

Нет, поймите боль мою глухую,—
Одному в земле сырой лежать:
С другом никогда не потолкую
И врага не встречу я опять!

Людям нужна радость, как дереву листья,
Как почва зерну. И, глядя в пути на звезды,
Люди вдыхают воздух ночной душистый
И ощущают счастье, вдыхая воздух.

Людям нужна радость. В плясках, в танцах
Они высекают ее, как огонь высекают,
Даже на скорбных путях, после долгих странствий,
Веселиться на праздниках все же не отвыкают.

Людям нужна радость. Они заставляют
Петь камень, дерево, снег и все на свете.
Чтоб вырвать радость, они в боях погибают,
Хоть плачут матери после и ждут их дети.

Я говорил о горе. Но мне известно,
Что только в радости — жизни прелесть и святость.
В тяжелые дни я тоже с вами был вместе,
Лежал на снегу — был ранен в бою за радость.

Людям нужна радость, как горам нужна высота их,
Людям нужна радость, как небо, хлеб и дорога.
Люди стремятся к радости, горе и боль отметая,
Людям нужна радость, много радости, много!

Жизнь моя! Быть может, ливнем ты была —
Так же яростна, свежа, быстра, светла,
Поливала так подсолнух и хлеба?
Может, вправду ливнем быть — моя судьба?

Ну, а может, ты — спокойный снегопад?
Над горами нити снежные висят.
Он засыпал все поля, как белый сон,
И детей теперь катает с горки он.

Снегом шла ты и шумела, ливнем мчась,
Быстрой речкой с гор высоких ты неслась,
И чинарой ты стояла в жаркий день,
На дорогу и дворы бросая тень.

Будь чем хочешь — только будь всегда живой,
Только жизнью будь, останься лишь собой!
Будь чинарой иль рекой — не в этом суть,—
Только будь всегда богатой, щедрой будь!

Разве всегда мне смотреть, как сегодня, на вас,
Наши холмы, что от снега вчера побелели?
Разве всегда буду в сумерках я, как сейчас,
Этой дорогой бродить — размышляя, без цели?

Разве всегда буду в дождь на чинары смотреть
Так, как теперь, — удивляясь листве их зеленой?
Разве всегда для меня будут так же гореть
Эти кусты барбариса, одевшие склоны?

Нет. Оттого мне и дороги снег и листва,
Вся эта жизнь… Я ведь знаю: расстанусь я с нею.
Вы говорите, что старые это слова?
Как там они ни стары, смерть гораздо старее!..

Неужели красота должна быть злой?
Град красивый, но взгляните за ограду —
Что осталось от плодов там после града!
Неужели красота должна быть злой?

Цвет змеи и розы цвет совсем не схожи.
И не зря, не зря дано различье им.
Если б вышло, что они одно и то же,
Я б хотел тогда не видеть, стать слепым!

Белозубым мальчишкой с порога победно глядят,
Улыбаясь мне, радости все, пережитые мною.
А со мной скорбной женщиной в траурной шали сидят
Пережитые горести и не дают мне покоя.

На сухом и нетесаном камне уселись они,
Как в ауле любила сидеть с матерями другими
Моя мать… И сидят, и молчат, и проходят так дни.
Я давно пережил их, но все не расстанусь я с ними…

Ты не ел того хлеба невзгод и нужды,
Что давала судьба мне так щедро, так часто.
Потому и заносчивым сделался ты,
Что ни разу в твой дом не входило несчастье.

Черный хлеб и беда учат многому нас,
С ними часто становятся люди мудрее.
Жизнь далась мне не очень легко. Но сейчас
Я об этом, по правде сказать, не жалею.

Уснуло ущелье ночное.
Чернея в нем, речка журчит.
Как буйвол, под темной скалою
Чернеющий камень лежит.

Так судьбы родного народа
Бывали черны ни с чего.
Но черной и в черные годы
Не стала душа у него!..

Защелкали волки клыками, взрывая
Притихшую ночь! Как из прошлых веков,
Доносится это. Про все забывая,
Я слушаю щелканье волчьих клыков.

Но голос отцов мне твердит, возникая
То ль в сердце моем, то ль в глубинах земли:
— Ведь щелкали волки и раньше клыками,
Мы ж все-таки шли. Через пропасти шли!..

Я помню: и снег был черный
Так день этот был тяжел.
И, с болью борясь упорно,
Шатаясь от ран, я шел.

Вокруг меня лес горел,
Казалось, я сгину скоро!..
Но я и тогда смотрел
На жизнь как на белую гору.

Я люблю самоотверженность и смелость тура,
Что стоит в карауле, возвышаясь над стадом.
Ловит запахи ветра, хоть и знает, что дуло,
Наведенное в сердце, может прятаться рядом.

Если близок охотник — быть спасенья не может:
Стоит на утесе совершенно открыто.
Да, он знает, что пуля его первым уложит,
Но спасется все стадо, — потому и стоит он.

С высоты озирает он деревья и камни,
А заметит охотника — он не зря в карауле:
Бьет тревогу он, прыгает, ударяясь рогами
О скалу из гранита, — и уходит от пули.

Если гибнуть, так гибнуть от скалы, от паденья,
Не от вражеской пули, не от злого прицела!
Издает оглушительный свист и в то же мгновенье
На рога свои крепкие в пропасть прыгает смело.

А потом поднимается и идет, невредимый!
…В красоте и свободе тоже мощь есть такая:
Пусть теснят их подчас — они непобедимы,
Смело прыгают в пропасти и не погибают.