Расул Гамзатов - Последняя цена

— Война, говорите?
— Что делать: война!
— Платите!
— Последняя ваша цена,
Но кровь дешевеет, учтите!

За ребра подвешен соперник на крюк:
— Плати отступного,
А то, брат, каюк!
— Чуть сбавьте! — хрип слышится снова.

Старик у молодки, как снег у весны,
Ночует во славу
Последней цены,
Вновь джиннов потеша ораву.

Обрел по наследству богатство дурак:
— Прислуживай, разум,
Даю четвертак! —
И разум откликнулся разом!

Как с ясного неба свалившийся вдруг,
Здоровья последнюю цену
Недуг
Дает, не прибегнув к безмену.

— Эй, сколько ты стоишь, вчерашний вещун,
Что рьяно
Глаголил с высоких трибун?
— Не стою теперь ни тумана!

Ложь Истине шепчет: что хочешь проси,
Но только за это
Язык прикуси —
И в золото будешь одета!

Уродство беснуется с пеной у рта:
— Последнюю цену
Скажи, Красота!
— А сколько с меня за измену?

Спросила папаха:
— Скажи, голова,
Цена тебе красная впрямь
Какова?
— Узнаешь! Сперва дай надену!

И красную цену лихой голове
Узнала папаха,
Оставшись в траве
На поле кровавом, как плаха.

Сторговать бы песню на базаре,
Заплатив лишь стоимость чернил,
Но опять я,
                будучи в ударе,
Взял пандур и песню сочинил.

Видно, делать это мне не внове,
И, клянусь,
                 не ягода кизил,
А зарделась в слове капля крови,
Словно взял и сердце прострелил.

Легче было б общего напева
На базаре песню сторговать,
А не лазить самому на небо,
Тайных слез в ночи не проливать.

Я страдал, но обреченно кто-то
Произносит, глядючи во тьму:
— Ты пиши, когда тебе охота,
Только, верь, все это ни к чему.

Устарели вздохи на скамейке,
Глянь: на ней играют в домино.
Что стихи, брат, если ни копейки
Жизнь не стоит. То-то и оно!

С той поры, как предок на верблюде
Путь через пустыню проложил,
Много сказок выдумали люди,
А кончалось все на дне могил.

Землепашец, государь и нукер
Уходили.
              Не сочтешь могил.
Ты пиши, пиши, но знай, что флюгер
Многих правдолюбцев пережил.

Если лет неодолима память,
Велика ль цена горючих слез?
Память, говоришь? Какая память?
Бабий Яр травой уже зарос.

Жизнелюбы, напрягаем силы,
Словно на последнем берегу.
И, как волны, множатся могилы,
Замерев безмолвно на бегу.

Утверждал один, что смерти нету,
Искушал лукавицу судьбу
И не знал, что близкой смерти мету
Носит сам на безрассудном лбу.

Тайно смерть на людях ставит знаки,
И на жизнь не велика цена.
Унесли две атомных атаки
Сонм людской! Прожорлива война!

Вот гляди: на этом камне стертом
Тень того, кто словно дым исчез.
В одночасье, если верить мертвым,
Рухнули на землю шесть небес.

Все века двадцатое столетье
Затмевает по числу могил.
А еще в запасе — бомба третья…
К смерти мир себя приговорил.

Ты пиши стихи, коль есть потреба,
Только помни, сжав перо в руке,
Что уже само седьмое небо
Всякий день висит на волоске.

Руками скорбно потрясая,
Себя жестоко били вновь
Шииты в день шахсай-вахсая
И лица раздирали в кровь.

— Зачем живем мы в царстве блуда,
Где не ценнее жизнь, чем прах?
Будь милосердным
                             и отсюда
Скорей нас забери, аллах!..

И, на могилы взгляд бросая,
Склоняя голову опять,
Порою сам шахсай-вахсая
Не мог я в мыслях избежать.

Казалось: вся земля в могилах,
Куда ни глянь — сплошной содом.
Был улыбнуться я не в силах,
И жгли стихи меня стыдом.

Кровоточила грудь, как рана,
Ударов сыпался черед,
Но выплывал, как из тумана,
Надежды белый пароход.

И мой шахсай-вахсай кончался,
И пробивался в сердце свет,
И я, как мальчик, забывался,
Что был Айтматовым воспет.

Был, как шахсай-вахсай, мой сон,
И на рассвете, встав с постели,
Я в тегеранском «Парк-отеле»
Поспешно вышел на балкон.

И свежевымытое утро
Меня пленило блеском чар.
А солнце было рыжекудро
И направлялось на базар.

Спросил я солнце:
— Чем торгуешь?
Быть может, золотом колец?
— Заезжий гость, о чем толкуешь,
Не ювелир я, не купец.

И, шествуя по всем базарам,
Я ничего не продаю,
А золотые кольца даром
Хорошим людям раздаю.

И выметаю в час игрений
С базаров метлами лучей
Я мусор лживых заверений
И пыль обманчивых речей.

Пока горю, мир будет вечен!
— Ах, солнце, лучше бей в набат:
Мир обезумевший беспечен,
Доверчив и подслеповат.

Иные вертят им привольно,
А жизнь его тонка, как нить. —
Здесь вышел мир вперед:
— Довольно!
Меня не смеешь ты хулить.

Я жизни верная основа,
Опора всех его опор.
В моих устах бессмертно слово,
Как на плечах вершины гор.

И знай, что всякого тирана,
Задумавшего мной вертеть,
Я на оси своей и впредь
Смогу подвесить, как барана.

Известно: чем древней изделье,
Тем выше на него цена,
А как изделье был досель я
Древней, чем звезды и луна.

И, сотворенный безупречно,
Дышу любовью и тоской.
В пространствах собственных навечно
Прописан мною род людской.

Если сотканные в Иране
На ковер положить ковер,
То могу я сказать заране,
Что родится гора всех гор.

Если сотканные в Иране
Расстелить ковры как один,
То предстанет, скажу заране,
Величайшая из долин.

Писан киноварью тюльпана
Иль под цвет бирюзы узор?..
Больше прочих ковров Ирана
Мне запомнился Шах-ковер.

Может, я небеса обидел,
Но подумал,
                  ковром пленясь,
Что таких, как на нем, не видел
Радуг на небе отродясь.

Слишком просто назвать красивым
Яркий вымысел старины.
Шах-ковер мне казался дивом,
Вправду нету ему цены.

Сто искуснейших персиянок
За год выткать его смогли,
Воплотили сто басурманок
Облик отческой в нем земли.

«Наша Персия золотая»
Нарекли они свой ковер.
Торгашей налетела стая
И к нему обратила взор.

И, ломя последнюю цену,
Продавала его не раз.
И, владельцев запомня смену,
Скрылся за морем он из глаз.

Но приходит однажды белый
Пароход, что надеждой зван.
Через годы, живой и целый,
Возвратился ковер в Иран.

Не последней цены ль он данник?
И под небом его страны
Говорю,
            очарованный странник:
— Шах-ковер, тебе нет цены!

Я, в пределы мира вторгшись,
Где страстей не гаснет пыл,
Наблюдал за буйством торжищ
И при этом говорил:

«Пусть становится дешевле
В мире хлеб из года в год,
Но дороже и душевней
Станет слово в свой черед.

Покупается одежда
Пусть задешево вдвойне,
Только б вера и надежда
Не снижалися в цене.

В баре девочкам за выход
Пусть заплатит фирма вновь,
Лишь бы не искала выгод
Драгоценная любовь.

Пред купцом мы не ударим
В грязь лицом,
                      не из таких,
А что женщинам подарим,
Будет дорого для них!

Пусть умчится сочиненье
Вдаль, завидно, сквозь года,
Но дешевле вдохновенья
Будет рукопись всегда».