Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии
– Где ты живешь? Надо быстро в душ.
– Нигде не живу. У меня нет никого, я один. – сказал я, точно так же, как сегодня утром говорил Артур.
И мужик мне поверил – так же, как я сходу поверил Артуру. Хватка клешни стала мягче:
– Тогда поехали ко мне.
Мы подождали автобуса, но мужик быстро потерял терпение и потащился пешком. Руку не отпускал, знал, чуть что, я сбегу. Как пришли, сразу запихнул меня в ванную, сам тоже вперся, поводил по мне трубкой, присвистнул.
– Эк тебя угораздило. Раздевайся, скидывай все сюда на газеты. Лезь под душ, давай, давай! Мылом голову три как следует, мылом. Говоришь, приятель книги дал? Эх, пороть тебя некому.
Он достал из грязного белья наволочку, набил моими шмотками, завязал и унес. Хлопнула дверь квартиры. Вот гад, на мусорник потащил! Можно ж было постирать.
После душа он снова померил меня.
– До половины шкалы это ничего, не смертельно. А если стрелка сюда заходит, это уже плохо. Знаешь, сколько я на твоих кедах намерил? Не знаешь? Вот и я не знаю – радиометр зашкаливал.
Мне стало смешно. Он тоже посмеялся и сказал, что грязная одежда – это полбеды. Главное, чем я там надышался. Это как рулетка, может хапанул жуткую гадость, а может и нет.
Потом я в его трениках, тапках и свитере пил молоко за кухонным столом, а мужик сидел напротив и подливал. Он сказал, что молоко выводит радиацию. После четвертого стакана я чуть не вырвал все обратно, и он отстал. Ненадолго, правда.
Мне понравился этот мужик: весь такой деловой, спокойный, не суетливый. Он рассказал, как на Дальнем Востоке играл в футбол за сборную округа, на воротах стоял. Слушать было интересно, но сам я молчал. Не хотел ничего сочинять, не было сил, длинный выдался день. Хороший мужик. Даже жаль, что я ему наврал.
Ну и денек… Утром встретил парня, и он стал мне как брат, которого у меня никогда не было. Сейчас сижу с мужиком – и он мне как батя, которого у меня давно нет.
Спал я на раскладушке. Ночью бегал в туалет, здоровский понос напал со всех этих стаканов молока, прям революция в животе. Мужик каждый раз вскакивал со мной, заставлял пить воду, спрашивал, не тошнит ли, нет ли рвоты. Ничего меня не тошнило, вот прицепился. Шевельнуться нельзя, чтобы этот не услышал – тут сматываться надо, а как смоешься в таких условиях? Да еще и понос.
Под утро стало легче. Только уснул, мужик будит, молоко тычет. Ну, в этот раз я не пил, разревелся, как маленький. Он сделал яичницу, но я не хотел ничего. Спать хотел, это да. Он сказал, поедем сейчас к врачу, к его знакомому, делать анализ крови. Через десять минут и поедем, он только побреется. Когда в ванной зашумела вода, я взял со стола радиометр и почесал домой, как был: в чужих тапках, свитере и трениках.
А че, все честно и справедливо – он у меня Монтеня оттяпал, я у него спер радиометр.
Мать, конечно, не ложилась, ждала. Мне снова жуть как не хотелось врать и выкручиваться. Сказал, что устал, и это было правдой.
Сначала я выспался, а потом мы с матерью мерили радиацию. Я сказал, что прибор мне дали на неделю. В квартире все оказалось нормально, только коврик в прихожей так себе, да еще дверь около замка и вообще те места, где много руками лапают. Мать все вымыла, стало лучше. Попробовала коврик отстирать, но его пришлось-таки выбросить.
В субботу шел дождь. Брат Сопли опаздывал, я боялся, что никуда не поедем, еле дождался его синих жигулей. А Сопля остался дома, он кашлял, как паровоз, и вообще скис, боялся, в машине его укачает.
В рюкзаке я тащил пять бутылок чистой воды из-под крана, кой-какие продукты и коробку конфет, у матери из серванта стащил. Еще радиометр, по дороге втихую включать и мерить, но ничего из этого не вышло: на ходу стрелку мотало, не поймешь, что показывает.
В этот раз брат Сопли повел нас в другой дом, на соседней улице. Я приотстал и рванул за угол к Артуру. На балконе его не было, в кухне тоже. Чайник стоял пустой и холодный, на столе пыль. Я нашел Артура в комнате на кровати, даже не сразу заметил, думал, одеяло валяется. Губы у него потрескались еще сильнее, дышал он быстро, с присвистом. Не улыбался, не отвечал, не взглянул на конфеты.
Я выбежал на улицу – никого. Заскочил в телефонную будку – не работает, в трубке мертвая тишина. В другой будке та же история. Побежал к улице, где вроде бы ходят автобусы. Увидел самосвал, замахал руками. Там один военный был за рулем, больше никого, это мне повезло. Водитель открыл дверь и сквозь шум мотора кричал, чтобы я сел в кабину. А я раз пять прокричал ему адрес и что там, по этому адресу, умирает человек. И что я никуда не поеду, а буду ждать в квартире, вот по этому адресу. Водитель выругался, хлопнул дверью и уехал. Я был уверен, он сделает, что нужно, не забудет. У него было такое лицо, немного похожее на того мужика. Ну, у кого я радиометр спер.
Я вернулся в квартиру, сел возле Артура, взял его за руку. Он что-то бормотал, какие-то цифры. Наконец, на лестнице затопали, а то я уже собирался по новой за кем-нибудь бежать. Я выскочил на балкон, закопался в тряпки и только тогда сообразил, меня же тут запросто найдут, как я нашел Артура. Но никто никого не искал. Когда стало тихо, я почапал вниз по лестнице – и вдруг понял, что за цифры твердил Артур. Это был мой номер телефона.
Все наши уже сидели в машине. Брат Сопли меня чуть не прибил, злился жутко, ругался всю дорогу, высадил нас на окраине возле остановки автобуса и напомнил еще раз: кто на него стукнет, он того найдет, и мало не покажется. С тех пор я его не видел. Сопля тоже исчез, во дворе говорили, лежит в больнице. Мой радиометр остался в брошенном городе вместе с рюкзаком. До сих пор там, если никто не спер.
Я был уверен, Артур жив. Просто не могло такого быть, чтобы его не стало. Об одном я жалел, что не сообразил дать ему попить, у меня же была вода. Он, наверное, хотел пить.
Артур позвонил через полгода. Ух, как я обрадовался! Записал адрес, примчался сразу. Когда он открыл дверь, я чуть не разревелся. Он был уже не таким худым, трещины на губах зажили, лицо стало нормального человеческого цвета. Башку ему остригли под ноль, сильно торчали уши.
Я поставил на стол конфеты, снял крышку. Он взял одну, надкусил, положил обратно в коробку. Налил нам по стакану чая. Я снова чуть не заревел, потому что руки у него не дрожали.
Мы сидели на кухне, там везде было много деревянных мисок, разрисованных красно-золотыми узорами. На стене висел календарь с белым медведем. Первая радость от встречи прошла, и я не знал, о чем говорить.
– Книжку дочитал? – спросил я. – Ну ту, про сталкера. Про счастье для всех даром?
Артур подумал и сказал, что счастья для всех не бывает. Белый медведь недовольно смотрел со стены маленькими черными глазами. Я допил чай, посидел еще немного и ушел.
Больше Артур не звонил. Это ничего, что мы не стали друзьями. Главное, я не ошибся в нем, он такой как я, он сильный. Нас радиация не берет – и вообще никакая холера. У меня пацаны растут, двое, жена над ними трясется, а я знаю, ничего им не сделается. Крепкие ребята, моя порода.
А вот Сопля, тот был слабак, он так и не вышел из больницы. Родителям врачиха сказала – умер от воспаления легких. На похоронах куча народу была, а брат его не пришел. Ну, я тогда никого о нем и не расспрашивал.
Это уже потом, после армии, я стал его по-настоящему искать: к родичам ездил, у соседей выпытывал. Нет, не помнил никто, чтобы у Сопли был такой брат – ни родной, ни двоюродный. Но я его харю отлично запомнил, и рано или поздно я его найду.
Слышишь, ублюдок? Я тебя найду. Если ты не сдох еще, сиди и дрожи, потому что я тебя найду – и уж тогда тебе мало не покажется.Валерий Петровский. Садовое кольцо
Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе
Садовое кольцо «В моем городе мало людей. Там магазины пустынны. Продавщица отпускает мне банку пива, не отрываясь от журнала. Она меня никогда не вспомнит. Я ее никогда не забуду. Я живу в городе, где нас только двое в этот момент времени. И если я завтра зайду сюда, пожалуй, я приду, она снова посмотрит на меня, как ни в чем не бывало.
Так проходит неделя – каждый день с чистого листа. Единственное, что меня огорчает, что эти девушки периодически куда-то исчезают. Пропадают из вида, теряются в чужом городе, где так много людей. Но приходят новые лица, которые я могу лицезреть еще год или два. Самое главное – не запоминать их. Ибо тогда случится страшное: появится ощущение времени. Его не замечаешь, пока ничего не меняется». Из «Дневника»
* * *ВТОРНИК В КОНЦЕ ИЮНЯ
Она читала Баха. Ричарда Баха – «Чайку по имени Джонатан». А может еще что-то. Хотя именно Чайку я подарил ее подруге. Та попала в больницу, и мы договорились ее навестить. Я вручил ей книжку, а потом мы втроем пошли за больничные гаражи пить пиво. Болеть в июне скучновато, а тут хорошая книжка и холодное пиво. Подруга так и пошла в халате и тапочках, а она – в джинсах и кроссовках. Не помню, о чем мы говорили, но думали мы с ней об одном и том же.
И напрасно она пыталась ревновать меня к подруге, той интересней был Джонатан Ливингстон. Не мог же я придти просто с парой апельсинов и пивом. Хотя это тоже эротично – пара ярких апельсинов. Ну, я прихватил еще и Баха, хотя он мне и не по вкусу. Пиво мы с удовольствием выпили, а в порожние банки загрузили окурки – все-таки на территории больницы. Бросили подругу выздоравливать, а сами через проем кирпичного забора вылезли на свободу.
