Елена Крюкова - Зимний Собор

А за спиною мерз вокзал.
И молоток отбойный ухал.
И в ватнике он предо мной
поднялся – так взмывают свечи,
шатаясь, – маленький, хмельной,
последний Иоанн Предтеча.

И выдохнул:

И все перевернет…
А дотоле – плачь, народ.
Нет на нас ни кнута, ни креста.
Все распоганили, а теперь – возвести
Заново?..
Это поищи дураков…
Дело сделано – и прощай-прости.
И – аминь во веки веков.

АНТИФОН: «Изыдет дух его и возвратится в землю свою…»

Я метнулась в сторону.
Синяя моя риза,
Вышитая золотыми павлинами, – полетела!
Свечи задела! Стало видно снизу
Прихожанам – мое крепкое тело.
Что есть одежды?
Пелены да ткани…
Страшно мне, страшно!..
Идет ко мне из мрака
Старик – без слов, без мольбы, без покаяний.
А у ног его – то ли волк, то ли собака.

Задрожало во мне все.
Так дрожат в болезни.

А ты поешь мне
все старые песни.

чему тебя не учили.
Слишком много нежности.
Ты попробуй – грубо.
Жестокостью
многие беды лечили.

я, хрипло, еле слышно…
Свечи ходуном ходили во мраке.
Усмехнулся:

Ты была у меня
под номером
в пятом бараке.

И внезапно старик сжимает до хруста руки перед образом,
а собака садится и, подняв голову, воет, воет прямо в купол!

упился я отравою.
Очисти мою душу
от совести лукавыя!
Они приходят ночью…
О! с нимбом вокруг лысины –
Глядит;
глядит воочью
Девчонка с мордой лисьею!
Бежала задыхаясь
я в спину
в спину целился
Побег – судьба такая
Не всяк на то осмелился

А нынче бы мне от себя убежать
Берданка отменна – да страшно нажать
Кусок раскаленного пальцем металла
Чтоб мука проклятая враз перестала
Эх девка ты молишься
ну и молись
А жись – не молитва
А жись – это жись
А жись – это ближнего носом в колючую
Проволоку
это орден на случай
А вдруг смена власти
а вдруг что пожиже
Тогда я себя и на троне увижу
А самодержавие – неистребимо
Иконы хоругви народом любимы
Народ зацелует оплечье иконы –
И снова пойдут на Восток эшелоны
И снова на Север
и снова на Запад
И снова коровий теплушечный запах
И снова с винтовкой стою на охране
Вонючий «бычок» «Беломора» в кармане
И белки по елям
и Солнце по насту
Собака моя молода и клыкаста
Ты, низшая каста!..
Запляшешь под дулом!..

Спой песню такую
чтоб совесть уснула

СВ. НИКОЛАЙ МИРЛИКИЙСКИЙ. ИКОНА

Этот человек не приказывал и не унижал.
Он просто Город на ладони
держал.

А я умещу на ней град –
Подъемные краны и храмов огонь,
Дворцы, где пирушки гремят!

Где люстры над сытыми лицами жгут
Пчелиные, злые огни…
И рек ледяных замороженный жгут,
Где спят ледоколы – одни…

Ладонь человечья – такая земля!
Гляди!.. Это страшный овраг,
Где санки на гибель летели, пыля,
Под визги мохнатых собак!

А это – Кремли, маков цвет, терема,
Узоры, чесночный зубец
Кирпичной стены!.. А поодаль – тюрьма,
А ближе – пустырь, как рубец.

Я в этих подъездах познал и ножи,
И теплые щеки любви…
Ну что, заробела, девчонка?.. Держи!
Теперь эти башни – твои!

Торговые, с запахом кожи, ряды!
И рынки, где птицы клюют
Бесценный изюм!.. В отведенье беды –
Бери, если даром дают!

И он протянул мне сверкающий град
С часовней, похожей на «Ять»!
И я поняла: нет дороги назад!
И надо подарок принять.

И я прошептала: – Спасибо! Беру… –
Но вспышка ожгла мне ладонь.
И вдаль полетел на широком ветру
Тугой и жестокий огонь.

Летела судьба моя, город ночей,
Задымленных, праведных дней.
Летел и горел, будто сотни свечей
И горьких фонарных огней.

И в пламени этом горели дома,
Где плакало детство мое,
Где я по простору сходила с ума,
В каморке зубря Бытие.

СВ. МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ. ИКОНА

Коричневый лик. Вот уже и старуха.
Плащ кровавый тяжелей камня.
Ступни легче птичьего пуха.
Держит зеркало костистыми руками.
Годы прорезали кресты и звезды
Под глазами, на темной цыганской коже.
Теперь осталось одно: просто
Посмотреть в зеркало.
До дна. До дрожи.
Морщины открыты Солнцу и ветру.
Розданы девкам помады и краски.
Лишь взгляд в центре лика – бешеный, светлый,
Глядящий в колодец тьмы без опаски.

ТРЕТИЙ АНТИФОН

«Блажени нищии духом, ибо тех есть Царствие Небесное».

…Oxты, нищая моя
Да на Мытном рынке!..
Среди люда и зверья –
Молоко из крынки!..

Монета сожгла мне пальцы.
Потом – ее ладонь.
Духи мои закрыла отчаянная вонь.
И я ее вдохнула, как чистый кислород.
От Сотворенья Мира
стоял бессчетный год.

Царицею сидела
старуха на снегу.
И я вдруг поняла, что больше не могу
Быть сытой и красивой – пред голодом ее,
Венчающим колючей короной – бытие!

Мышиные лохмотья. В сугробе – костыль.
А с неба густо валит серебряная пыль.
О Господи, вот так бы земной окончить путь –
К прохожему ладони во вьюге протянуть.

Глаза ее – черные дыры – средь рыночных огней!

…От Сотворенья Мира я – ее – бедней.

«Блажени плачущие: яко тии утешатся».

Плачет сестра моя: замуж никто не берет.
Ну же, нашла о чем плакать!.. Свобода дороже!..
Что ж по ночам затыкаешь кричащий рот
Мокрой подушкой, пропитанной шепотом: «Боже…»
Зеркало рысьим глазом мигает в тебя.
Стынет косметика. Угли в голландке застыли.
Жить как старуха, бобылью тоску претерпя?..
В зимнюю полночь сдается, что камни завыли.
Плачь! В этом мире единственно ценное – плач!
Слезы крупнее монет. Так оплатишь по счету
Штопанный локоть да сохлый дешевый калач,
Да дискотеку, где пьяное чувство полета.
Все так оплатишь – окладов витое литье
В церковке утлой, на кою плевать приучили,
И нерожденных детей, и страданье свое,
Что, как нагрузку к покупке, насильно всучили.
Плачь! Ты сестра мне. На улице дикий мороз.
Залито напрочь лицо золотыми слезами.
Плачь! Это счастье – так плакать, слабея от слез,
Видя иные миры высоко пред глазами.

«Блажени кротцыи, яко тии наследят землю».

У меня вокруг шеи – воротник серенький-серенький!
Я не открыла никакой Америки.
Подъезд – служба – общепит – подъезд –
Это мой маленький, потертый крест.
Шнурок черный. А крестик золотой.
Я не блещу никакой красотой.
А нынче в автобусе сдавили так
Что под левое ребро вошел пятак
Смолчала я
кротко глядя во тьму
Ибо мой крик
не услыхать никому

«Блажени милостивии, яко тии помиловани будут».

Из тьмы подходит – голая, босая.
Глаза раскосо стоят, горящие.
На шее – брильянты ненастоящие.

Из-за налоя – снегом – смех.