Михаил Лопатто - Сердце ночи

На книги, на цветы, на занавески
Упал вечерний золотистый свет.
Вы щурили глаза в неярком блеске,
Такой изнеженный, такой поэт.

На севере вы были вестью с юга,
Где волны, пальмы, вздохи опахал.
Я с радостью нашла в вас только друга
И спутника, который так устал.

Вы — светлый и простой и одинокий
Здесь у окна и смотрите все вдаль.
Но мстит душе за прошлые пороки
Неутолимая печаль.

Она во мне. Напрасно Вы мечтали
Поднять меня из скорбной глубины.
Вы светлый, Вам сияющие дали,
А мне мои глухие сны.

Какие-то не снизывались петли
В прозрачную и ласковую сеть.
Я поняла: мечтам не зазвенеть,
И вот спросила Вас: не умереть ли?

И внятно Вы ответили мне: да.
Неправда ли, ведь там не будет пыток?
Ведь смерть не сожигающий напиток,
А мутная и теплая вода?

Вверху голубеют просторы,
И капает медленно с крыш.
Когда успокоены взоры,
Бесцельно и долго глядишь.

Шарманка проплакала звонко,
И странно припомнились мне
Черты дорогого ребенка
И первая радость весне,

Его золотая головка
И тонкий его голосок.
Я плачу… Мне было неловко,
И жить все равно он не мог.

Лишь небо в окно здесь видно
И хребты красно-бурых крыш.
Уже не больно и не обидно.
Меня успокоила тишь.
Мне кажется, снова я дома.
Безвольная, лягу в кровать.
Какая прозрачная дрема,
Мечтать, но о чем мечтать?
Флакон граненый эфира
С платком забыт на столе.
Отлеты. Я больше не Мирра.
Ведь Мирра там, на земле.

Весь день прошел над логикой Когена.
Я так устала. Это вы, мой друг?
Присядьте здесь. Стихами, как сирена,
Я завлеку вас в мой волшебный круг,
Где смутный шелест шелкового трена
И легкие прикосновенья рук.

Здесь книги, и цветы, и воздух душный,
И сумерки, и колокольный звон.
Ну вот, Вы стали вкрадчиво послушный,

Вот профиль Ваш к моей туфле склонен.
И что же дальше? Ах какой вы скучный!
Вы неумелы, уходите вон!

Чапенко умер. Боже, как печально!
Устав от философского труда,
Гремящий смех в моей ажурной спальне
Я не услышу больше никогда.

И этот ус седой не защекочет
Мое благоуханное плечо.
Он был старик, но мог, когда захочет,
Ласкать так бесконечно горячо.

Внося в гротеск французских извращений
Гвардейца старомодного закал,
Не хуже вас старик меня ласкал,
Не меньше вас давал мне наслаждений.

Соловей чуфыкнул.
Полилася трель,
Словно заиграла Нежная свирель.
Я в восторге вскрикнул —
Кто бы устоял?
Пташка продолжала,
Не смутясь нимало.
Старый генерал,
Друг певцов заветный,
Был я незаметный
Ночью, словно тень.
И благоухала,
Кажется, сирень.

Я спросил у беспутного ветра:
Где ты, старый мошенник, летал?
Пролетал я на два сантиметра
Над твоей головой, генерал!

И спросил у воды я певучей:
Кто тебе эту мрачность придал?
На челе собираются тучи
У тебя меж бровей, генерал!

И спросил я у Мирры да Скерцо:
Поэтесса, я страха не знал,
Отчего же дрожит мое сердце?
От любви, от любви, генерал!

Спи, моя дочурка,
В гробике своем,
Ангелочек Шурка
Под большим крестом.

Ночка наступает,
Значит, надо спать.
Сам Господь качает,
Так сказать, кровать.

В гробике нашла ты
Теплую постель.
Тихо скрыпнет, брата
Обнимая, ель.

Жизнь не много значит —
Кто не умирал?
О тебе поплачет
Старый генерал.

Едва отгонишь с уха,
Досадливая муха
Садится уж на плешь.
Когда едва ли дышишь,
Как протокол напишешь,
А надо, хоть зарежь.

По груди волосатой
Пот каплей тепловатой
Стекает на живот,
А муха словно злится
И все на лоб садится,
Сидишь как идиот.

Вдобавок, отгоняя,
Пером в руке махая,
Закапал я весь стол.
Ну что ж, я пересяду.
Ведь этакому гаду
Не влепишь протокол!

Когда из детской слышу тонкий крик,
Я сознаю, что я виновник жизни,
Что я и в этом творчестве велик,
Служа своей отчизне!

Свой долг свершаю. Ровно каждый год
Мной явлен миру новый житель,
Что будет размножаться в свой черед
И смелый, как родитель.

И ты, жена, гордись своей судьбой,
Могуществом гордись своей утробы.
Торжественно мы шествуем с тобой
Меж зависти и злобы.

Так, медленно трудясь, из года в год
Все новые на свет выводим жизни,
Что будут размножаться в свой черед,
Служа своей отчизне.

Спит боярин после обеда,
В животе его квас урчит,
А боярыня в лапах соседа
Расточает и верность и стыд.

Ой, вы груди младые, займитесь
Под щекоткою ловких лап!
Ой, боярин, ой, стрепет, ой, витязь,
Ты прерви свой заливистый храп!

Он сидел у воды и смотрел на спокойный поток,
И седой бородою печально качал, одинок,
И склонялся к воде, и над ним насмехался родник,
И себя не узнал в отражении диком старик.

Тритыкин глянул в зеркало.
«Эх, — думал, — исковеркало
Мне флюсом все лицо.
И с деньгами оказия.
Вчера — ведь безобразие! —  —
Я заложил кольцо.

Колечко то заветное,
Положим, незаметное,
Не то чтобы алмаз.
Эх, жизнь моя постылая,
Его мне Стеша милая
Дала в последний раз.

Слезами заливалася,
Сквозь слезы улыбалася,
И так мне говорит:
Носи колечко малое,
Да помни, как ласкала я,
Господь тебя простит!

Беда, беда великая» —
Гнусил Тритыкин, хныкая,
Оплакивал кольцо,
И мазями намазывал,
И тряпками завязывал
Распухшее лицо.