Антология - Европейские поэты Возрождения

Уже Зефир от зимнего покрова
Очистил склоны и вершины гор,
И ласточка под сень гнезда родного
Уже вернулась, и зеленый бор
Поутру пеньем оглашался снова,
И умножало эхо птичий хор,
И мудрая пчела, едва светало,
За сладкою добычей вылетала.

Отважный Юлий[46] с первым светом дня,
Когда сова спешит вернуться в нору,
Велел взнуздать горячего коня
И поскакал с избранниками к бору,
Что спал вдали, охотников маня.
Псари искусно сдерживали свору;
Еще молчали звонкие рога,
И зверь не знал о близости врага.

Но вот уже ватагой удалою
Обхвачен лес — и тварям не до сна.
Проходы сетью забраны густою,
Легавых дразнит запахов волна:
Дай волю им — они помчат стрелою.
Все громче шум: сменилась тишина
Визгливым лаем, ржаньем, свистом, стуком,
И звук рогов нестройным вторит звукам.

С подобным шумом Зевс на землю шлет
Огонь сквозь тучи, скрывшие светило;
С подобным грохотом лавина вод
Обрушивается с порогов Нила;
Так, яростно взревев, кровавый счет
Труба Мегеры тевкрам предъявила.
Иные твари мечутся в кустах,
Иных поджать хвосты принудил страх.

Охотники — кто сети наблюдает,
Кто в узком месте стал, где нет сетей;
Иной уже собак со свор спускает,
Иной решил, что не спешить — мудрей;
Кто поле на коне пересекает,
Кто с пикою, кто с луком ждет зверей,
Кто, осторожность проявив и сметку,
На дереве высоком сел на ветку.

Проснувшись, вепрь свирепые клыки
В овраге точит для смертельной схватки;
Олени мчатся полем взапуски;
Лиса забыла хитрые повадки,
И, от собак спасаясь, русаки
Бегут куда попало без оглядки.
Коварный волк, петляя меж древес,
Защиты ищет, углубляясь в лес.

Но много ль смысла в этой перемене?
Легавым ноздри чуткие даны;
Борзых трепещут быстрые олени,
Сетей и меделянок — кабаны.
Коня направив под густые сени
(Его коню и шпоры не нужны),
Летит по лесу Юлий вездесущий,
Погибель зверю дикому несущий.

Кентавры так охотятся в лесах
Пелийских,[47] не однажды глаз проверя
И на медведях, и на грозных львах,
И чем бесстрашней зверь, тем больший зверя
Охватывает перед ними страх,
И тварь бежит, в спасенье тщетно веря:
Сквозь бор кентавры мчатся напролом,
Валя деревья на пути своем.

О, как великолепен Юлий, мчащий
Сквозь лес непроходимый напрямик,
Чтоб зверь, сокрытый непроглядной чащей,
Не ведал передышки ни на миг.
Власы в пыли. Прекрасен взор горящий.
Увенчан ветвью вдохновенный лик.
Амур недаром выбрал час охоты,
Чтоб с юношей свести предерзким счеты.

И вот он создал лань под стать живой
Из воздуха искусными руками,
Сверкающую снежной белизной,
С высоким лбом, с ветвистыми рогами.
Заворожен красавицей лесной,
Едва она перед его очами
Возникла, Юлий бросился за ней,
Оставив для нее других зверей.

Его стрела за тварью быстроногой
Не угналась — и всадник меч схватил
И, словно лес широкой был дорогой,
Быстрей, чем прежде, скакуна пустил,
Не сомневаясь, что еще немного —
И загнанная лань падет без сил.
Он в мыслях меч уже в нее вонзает,
Однако жертва снова ускользает.

Чем дольше он за призраком спешит,
К нему прикован вожделенным взглядом,
Тем больше неудачею убит,
Когда казалось, что удача рядом.
В стигийских водах так Тантал стоит,[48]
Нависшим над рекой любуясь садом,
Но пить захочет — нет как нет воды,
Захочет подкрепиться — где плоды?

Уже давно, боясь отстать от лани,
Не слышит Юлий голосов вокруг.
Он чувствует, что конь уже на грани
Бессилия. Но поредели вдруг
Деревья, место уступив поляне:
Охотник въехал на цветущий луг,
И там — под легкой тканью покрывала —
Увидел нимфу; тварь тотчас пропала.

Пропала тварь, но что ему она
Теперь, когда, пленен другим виденьем,
Он останавливает скакуна,
Поводья резким натянув движеньем.
Он очарован. Грудь его полна
Досель ему неведомым волненьем:
Таких очей прекрасных до сих пор
И стана стройного не видел взор.

Должно быть, так взбешенная тигрица,
Когда охотник из норы тигрят
Унес, за ним гирканской чащей мчится,
Не зная на своем пути преград,
И вдруг несчастной тень ее помнится
Дрожащей тенью унесенных чад,
И остановится она над нею,
Тем самым бегство облегчив злодею.

В глазах прекрасной нимфы Купидон,
Алкая мести, прятался недаром:
Ему на жертву Юлий обречен,
Когда стрелу, сверкающую жаром,
На тетиву кладет злорадно он,
Чтоб Юлия сразить одним ударом.
И до того, как воздух рассекла,
Пронзила сердце юное стрела.

Неузнаваем Юлий. Что с ним стало!
Какой нежданно в нем разлился пыл!
Как сердце юное затрепетало!
Холодный пот на теле проступил.
Когда б он знал, что это лишь начало!
Глаза глазами не имея сил
Покинуть, он не ведает, несчастный,
Кого скрывает взгляд ее прекрасный.

Не ведает, что бог любови там,
Грозя его покою, затаился.
Он связан по рукам и по ногам,
Не ведая, что с волею простился.
Окончена охота: Юлий сам
В сетях прелестной нимфы очутился,
И, видя в ней подобье божества,
Восторженные ищет он слова.

Она бела и в белое одета;
Убор на ней цветами и травой
Расписан; кудри золотого цвета
Чело венчают робкою волной.
Улыбка леса — добрая примета:
Никто, ничто ей не грозит бедой.
В ней кротость величавая царицы,
Но гром затихнет, вскинь она ресницы.

Спокойным очи светятся огнем,
Где факелы свои Амур скрывает,
И все покоем полнится кругом,
К чему она глаза ни обращает.
Лицо небесным дышит торжеством,
И дуновенье каждое смолкает
При звуке неземном ее речей,
И птицы словно подпевают ей.

Возьми она сейчас кифару в руки —
И станет новой Талией она,
Возьми копье — Минервой, а при луке
Диане бы она была равна.
Ей не навяжет Гнев своей науки,
И Спесь бежит ее, посрамлена.
Изящество с нее очей не сводит,
И Красота в пример ее приводит.

С красавицею неразлучна Честь,
Которой сердце каждого пленится;
Воистину у Благородства есть
Все основанья спутницей гордиться,
Чьей красотою любоваться — честь,
Какой ничтожным душам не добиться.
Амур неволе обрекает всех,
Кто слышит речь ее и звонкий смех.

На радостной траве она сидела,
Плетя венок из всех земных цветов,
Которые найти вокруг сумела,
Которыми пестрел ее покров.
Но вот на Юлия она воздела
Глаза, не сразу ужас поборов,
И, встав, цветы на лоне удержала
Тем, что рукою их к себе прижала.

Еще немного — и она уйдет,
Ступая по траве неторопливо,
И юношу страшит ее уход,
И, чувствуя, что станет сиротливо
В его душе, вкусившей сладкий гнет,
Он жаждет удержать лесное диво
И, трепеща всем телом и горя,
Взывает к уходящей, говоря:

«Моим глазам представшая нежданно,
Будь нимфа ты или богиня будь
(Коль ты богиня, ты моя Диана,
Коль смертная, не бойся обмануть
Мои предположенья), как мне странно,
Что мог я заслужить хоть чем-нибудь
Блаженство лицезреть такое чудо!
Откуда это счастье мне? Откуда?»

Оборотясь к нему, она в ответ
Улыбкой лик прекрасный озарила,
И мог бы горы этот райский свет
Раздвинуть и остановить светило.
И голос был таким теплом согрет,
Когда она жемчужины открыла
Среди фиалок, что в любовный плен
Мог заключить бы и самих сирен:

«Над Арно грежу о морской лазури я;
Ни алтарей, ни жертв не стою я.
Мне домом ваша сделалась Этрурия,
Где ноша факел свадебный моя,
Тогда как мой родимый дом — Лигурия,
Пустынный брег, суровые края,
Где яростный Нептун рычит под скалами,
Вотще грозя им страшными обвалами.

Покой и тень сюда меня влекут,
Безлюдное мне любо место это —
Моих раздумий сладостный приют,
Моих прогулок одиноких мета.
Тут мурава, цветы, прохлада тут,
Здесь счастлива бывает Симонетта[49],
Одна в тени над свежею струей
И в окруженье юных нимф порой.

В досужий день, когда себя трудами
Обременять не подобает нам,
Меня увидеть можно в божьем храме —
На этот раз в числе нарядных дам.
Пленен моими нежными красами,
Ты их природы не постигнешь сам.
Не мучайся, душа непосвященная:
Из одного с Венерой вышла лона я.

Однако под уклон уже скользят
Колеса солнца, тени удлиняя,
Уже звенит мелодия цикад,
Уже крестьяне, поле покидая,
Бредут в село, а женщины спешат
Собрать на стол, кормильцев ожидая.
Не огорчайся, я должна идти,
А ты к своим коня повороти».

И небеса над нею просветлели
При новом свете благостных очес,
Когда она пошла на самом деле
Через поляну под шатер древес.
И птицы хором жалобным запели,
И застонал объятый скорбью лес,
А мурава под легкою стопою
Пунцовой стала, белой, голубою.

Что делать? Юлий за своей звездой
Последовать готов, но не решается.
Кровь из горячей стала ледяной,
И лютый холод к сердцу подбирается.
И ей, что отняла его покой,
Он смотрит вслед и втайне восхищается
Небесной поступью, которой в лад
Шуршит, колеблясь, ангельский наряд.

Амур воздал несчастному сторицей.
Как бьется сердце! Юлий оглушен,
И, как поля в росе перед денницей,
В слезах печали предается он.
Еще недавно был он вольной птицей.
Не может быть! Ужели он влюблен?
Амур последовать за нею манит,
Но Робость прочь неумолимо тянет.

О Юлий, где язвительная страсть,
С какой, удары нанося умело,
Над любящими ты глумился всласть?
Ты больше не охотишься? В чем дело?
Ты над желаньями своими власть
Утратил — сердцем дама завладела.
Амур врасплох несчастного застал:
Смотри, каким ты был, каким ты стал.

Ты был охотой поглощен, доколе
Ты сам не оказался в западне,
Ты был свободен — и лишился воли,
Прекрасной сердце уступив жене.
Ты обречен Амуром новой доле,
Еще не осознав того вполне:
Какие мы ему ни ставь препоны,
Судьбе диктует он свои законы.