Юлия Друнина - Стихотворения (1942–1969)

В сочиненьях на тему
                                     «Любимый поэт»
Был у каждого в школе
                                        единый ответ:
Маяковский, конечно,
Маяковский навечно,
Обожаемый всеми активно,
Персонально и коллективно,
Добровольно и директивно…
Прочитав те творенья,
                                       вы подумать могли,
Что стандартны у всех
                                       в этой школе мозги,
Что шаблонны у всех
                                     в этой школе сердца
И у всех —
                    лишь одно выраженье лица.
А Надежда Петровна
Выводила пятерки любовно…
Но случилось,
                        что как-то один выпускник
Правду-матку
                        сплеча рубанул напрямик:
«Маяковский велик,
Маяковский могуч,
Верю на слово,
Но… полюбить не могу».
И возмездье на буйную голову пало
В виде жирной,
                           увенчанной кляксою «пары».
Тот парнишка
                        любить не хотел по указке,
И, свое повторяя всегда без опаски,
Сам кропал он
                         задиристые стихи.
Были в них и огрехи,
                                    и просто грехи,
Но стихи эти,
                       словно хозяин их, тоже
Никогда ни на что
                                не казались похожи.
Ни идей, ни эмоций
                                  не беря напрокат
И, бездумно
                     не кланяясь авторитетам,
Так и вырос он,
                           армии Правды солдат,
И его я считаю
                          любимым поэтом!
Хоть и влепят мне «пару»
                                            за то безусловно
Все, что есть на планете,
                                          Надежды Петровны…

Она сидит перед домом
Величественно, как Будда,
Ощупывает прохожих
Цепкий, колючий взгляд.
И каждый под этим взглядом
Ежится так, как будто
В чем-то плохом замешан,
Чем-нибудь виноват.

Ей до всего есть дело:
«Ишь юбку торчком надела!
А хахаль напялил дудочки —
Совесть-то потерял!
А энта, что губки бантиком,
Путается с женатиком!
А энта!..»
Лифтерша наша
Судит, как трибунал.

А дом наш стоит в районе,
Который в деревьях тонет,
В совсем молодом районе,
Где солнце, где воздух чист.
Дают мне совет старухи:
«Не делай слона из мухи,
Подумаешь, тетя Луша!
Лифтерша ведь — не министр!»

…Сгущаются луга запахи
В июле на Юго-Западе.
Такое раздолье пчелам
У нас во дворе веселом.
В зеленом моем районе
Шумит сенокос в июле…
Торжественно, как на троне,
Мещанство сидит на стуле.

А мне говорят: «Послушай,
Война проверяла души,
В войну наша тетя Луша
Не баба была — герой,
По крыше походкой валкой
Гонялась за зажигалкой,
В обнимку с противогазом
Дремала ночной порой».

За это ей честь и слава!
Но мы не давали права
Заслуженной тете Луше
Лезть в души,
Плевать нам в души!

Тревога!
У нас в районе
Мещанство
Сидит на троне,
Сидит перед новым домом,
Не где-нибудь —
На виду.
И людям воротит души,
Людей отвращенье душит.
«Спасибочки, тетя Луша,
Я лучше пешком пойду!»

В семнадцать
Совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас
Девочки рослые
Со взбитыми космами
Ярких волос.

Красивые, черти!
Мы были другими —
Военной, голодной поры малыши.
Но парни,
Которые с нами дружили,
Считали, как видно,
Что мы хороши.

Любимые
Нас целовали в траншее,
Любимые
Нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили:
Это — на целую жизнь.

Эх, только бы выжить!..
Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым
В вину,
Что нравятся
Девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?

И правда,
Как могут
Не нравиться весны,
Цветение,
Первый полет каблучков
И даже сожженные краскою космы,
Когда их хозяйкам
Семнадцать годков?

А годы, как листья
Осенние кружатся.
И кажется часто,
Ровесницы, мне —
В борьбе за любовь
Пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне!

— Что носят в Париже?
— Шедевры, бесспорно!
И там прорастают красотки,
Как зерна,
Поскольку в Париже,
Хоть будешь ты рожей,
С киношной звездой
Тебя сделают схожей.

Идут косяками
Шикарные фифы,
Прекрасны, как мифы,
Опасны, как рифы.
«Роллс-ройсы» их ждут,
Сотрясаясь от дрожи,
Модерные туфельки
Лезут из кожи,
И платья-шедевры —
Парижские платья! —
За франки
Свои раскрывают объятья.

— Что носят в Париже?
— Грошовые туфли.
Румянец горит,
А глазенки потухли,
(Отличный румянец —
Двух франков не жаль!)
Девчонка, зевая,
Идет на Пигаль.
Гуляет,
А ей бы, бедняге, поспать,
Гуляет,
А нету клиентов опять,
Хохочет,
А в мыслях — квартирная плата…

«Простите, мосье,
Вы спешите куда-то?»
Грошовые туфли
Бегут за прохожим,
А рядом модерные
Лезут из кожи.

Пальчики в маникюре
Гладят щеку нагана —
Такой я тебя видала,
Юность земли, Гавана!
Мимо трибун проходят
Шагом солдатским, спорым
Юные сеньориты,
Молоденькие сеньоры.
То молодость революции
Военным идет парадом.
…Не так ли и наши матери
С мужьями, с отцами рядом
В двадцатом году шагали
Гордым голодным городом?..
Барбудос идут, барбудос!
Ветер взвивает бороды.
Шутят, поют трибуны.
Сев на скамейки с нами,
Молоденькие министры,
Смеясь, болтают ногами:
Юные ветераны,
Цвет революции Кубы —
Сколько рубцов у каждого
Под гимнастеркой грубой!
Дождика редкие нити
В воздухе заблестели,
Хором: «Плащом накройся!» —
Люди кричат Фиделю.
Приходится покориться —
Его бережет Гавана.
Премьер (он похож на доброго,
Смущенного великана)
Смеется — сверкают зубы,
И люди вокруг смеются.
Вот ты какая! Здравствуй,
Молодость революции!

…Парад, и цветы, и песни —
Вчера только было это,
Сегодня военным ветром
Пахнули листы газеты.
Точка, тире, точка —
Пульс телеграфа ускорен.
Снова огнем охвачен
Остров в Карибском море.
Снова на фронт уходят
Шагом солдатским, спорым
Юные сеньориты,
Молоденькие сеньоры.
Барбудос идут, барбудос!
Ветер взвивает бороды.
…Брожу по Москве полночной
(Сегодня не спится городу)
И слушаю, слушаю, слушаю,
Стиснув до боли зубы, —
Гулко, тревожно бьется
Гордое сердце Кубы.
Это сердце Фиделя
Грозным гремит набатом.
Кастро, майор Кастро,
Хочу быть твоим солдатом!
Что-то сжимает горло,
Гневные слезы льются…
Патриа о муэртэ!
Да здравствует Революция!