Вера Полозкова - Непоэмание
стойке, неважно, вилами по воде; рассыпается кориандром, пшеничным,
тминным зерном в ворде, -
Мук, как водится, весь в труде, Кай давно не верит подобной белиберде.
У тебя в электрокардиограмме одна сплошная,
Да, разделительная черта.
16 ноября 2007 года.
"Ну и что, у Борис Борисыча тоже много похожих песен..."
Ну и что, у Борис Борисыча тоже много похожих песен.
И от этого он нисколько не потерял.
Он не стал от этого пуст и пресен,
Но остался важен и интересен,
Сколько б сам себя же ни повторял -
К счастью, благодарный материал.
Есть мотивы, которые не заезжены - но сквозны.
Логотип служит узнаваемости конторы.
Они, в общем, как подпись, эти самоповторы.
Как единый дизайн банкноты для всей казны -
Он не отменяет ценности наших денег и новизны.
Чтоб нащупать другую форму, надо исчерпать текущую до конца.
Изучить все ее возможности, дверцы, донца.
Вместо умца-умца начать делать онца-онца.
Или вовсе удариться в эпатажное гоп-ца-ца.
***
Над рекой стоит туман.
Мглиста ночь осенняя.
Графоман я, графоман.
Нету мне спасения.
17 ноября 2007 года.
ТОЧКИ НАД "i"
Нет, мы борзые больно - не в Южный Гоа, так под арест.
Впрочем, кажется, нас минует и эта участь -
Я надеюсь на собственную везучесть,
Костя носит в ухе мальтийский крест.
У меня есть черная нелинованная тетрадь.
Я болею и месяцами лечу простуду.
Я тебя люблю и до смерти буду
И не вижу смысла про это врать.
По уму - когда принтер выдаст последний лист,
Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их -
Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.
Правда, достоверный диалогист.
Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,
Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.
Все, что есть у нас - наша чертова адекватность
И большой, торжественный выход в сеть.
У меня есть мама и кот, и это моя семья.
Мама - женщина царской масти, бесценной, редкой.
Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой -
Господь судья.
19 ноября 2007 года.
КАРАВАЙ, КАРАВАЙ
Как на Верины именины
Испекли мы тишины.
Вот такой нижины,
Вот такой вышины.
И легла кругом пустыня
Вместо матушки-Москвы.
Вот такой белизны,
Вот такой синевы.
И над нею, как знамена,
Облака водружены.
Вот такой ширины,
Вот такой ужины.
А все верины печали
Подо льдом погребены,
Вот такой немоты,
Вот такой глубины.
"В том, что с некоторой правдой
Жить совсем не можешь ты, -
Нет ни божьей вины,
Ни твоей правоты."
22 ноября 2007 года
ПРОДЛЕНКА
И когда она говорит себе, что полгода живет без драм,
Что худеет в неделю на килограмм,
Что много бегает по утрам и летает по вечерам,
И страсть как идет незапамятным этим юбкам и свитерам,
Голос пеняет ей: "Маша, ты же мне обещала.
Квартира давно описана, ты ее дочери завещала.
Они завтра приедут, а тут им ни холодка, ни пыли,
И даже еще конфорочки не остыли.
Сядут помянуть, коньячок конфеткою заедая,
А ты смеешься, как молодая.
Тебе же и так перед ними всегда неловко.
У тебя на носу новое зачатие, вообще-то, детсад, нулевка.
Маша, ну хорош дурака валять.
Нам еще тебя переоформлять".
Маша идет к шкафам, вздыхая нетяжело.
Продевает руку свою
В крыло.
28/11/07
"Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже..."
Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже
Выпивали на каждого граммов двести, -
Костя, Оленька, Бритиш, и вы вдвоём.
Если он играл, скажем, на тринадцатом этаже -
То было слышно уже в подъезде,
Причем не его даже, а твоём.
Что-то есть в этих мальчиках с хриплыми голосами,
дрянными басами
да глянцевитыми волосами, -
Такие приходят сами, уходят сами,
В промежутке делаются твоей
Самой большой любовью за всю историю наблюдений.
Лето по миллиметру, как муравей,
Сдает границы своих владений.
А он, значит, конкистадурень, так жизнерадостен и рисков,
Что то ни посмотрит - сразу благоговейно
Режет медиаторы из своих недействительных пропусков,
И зубы всегда лиловые от портвейна.
Излученье от вас такое - любой монитор рябит.
Прохожий губу кусает, рукавчики теребит.
Молодой Ник Кейв, юный распиздяистый Санта Клаус, -
"Знать, труба позвала нас, судьба свела нас,
Как хороший диджей, бит в бит".
И поете вы, словно дикторы внеземных теленовостей,
Которых земляне слушают, рты раззявив.
Когда осенью он исчезнет, ты станешь сквотом: полно гостей,
Но - совсем никаких хозяев.
***
И пройдёт пять лет, ты войдёшь в свой зенит едва.
Голос тот же, но петь вот как-то уже не тянет.
У тебя ротвейлер и муж-нефтяник.
У него - бодрящаяся вдова.
Тебе нужно плитки под старину и всю кухню в тон.
Разговор было завязался на эту тему, но скоро замер.
"У вас есть какой-нибудь там дизайнер?"
И приедет, понятно, он.
Ну ты посидишь перед ним, покуришь, как мел, бела.
Та же харизма, хриплость и бронебойность.
Он нарисует тебе макет и предложит бонус,
Скажет: "Ну ты красавица".
Бог берет на слабо нас.
Никаких больше игр в разбойников и разбойниц.
Ну, проводишь до лифта.
Ну, до подъезда.
Ну, до угла.
У нефтяника кухня, в общем,
так и останется, как была.
3 декабря 2007
ХЬЮ
Старый Хью жил недалеко от того утеса, на
Котором маяк – как звездочка на плече.
И лицо его было словно ветрами тёсано.
И морщины на нем – как трещины в кирпиче.
«Позовите Хью! – говорил народ, - Пусть сыграет соло на
Гармошке губной и песен споет своих».
Когда Хью играл – то во рту становилось солоно,
Будто океан накрыл тебя – и притих.
На галлон было в Хью пирата, полпинты еще – индейца,
Он был мудр и нетороплив, словно крокодил.
Хью совсем не боялся смерти, а все твердили: «И не надейся.
От нее даже самый смелый не уходил».
У старого Хью был пес, его звали Джим.
Его знал каждый дворник; кормила каждая продавщица.
Хью говорил ему: «Если смерть к нам и постучится –
Мы через окно от нее сбежим».
И однажды Хью сидел на крыльце, спокоен и деловит,
Набивал себе трубку (индейцы такое любят).
И пришла к нему женщина в капюшоне, вздохнула: «Хьюберт.
У тебя ужасно усталый вид.
У меня есть Босс, Он меня и прислал сюда.
Он и Сын Его, славный малый, весь как с обложки.
Может, ты поиграешь им на губной гармошке?
Они очень радуются всегда».
Хью все понял, молчал да трубку курил свою.
Щурился, улыбался неудержимо.
«Только вот мне не с кем оставить Джима.
К вам с собакой пустят?»
- Конечно, Хью.
Дни идут, словно лисы, тайной своей тропой.
В своем сказочном направленьи непостижимом.
Хью играет на облаке, свесив ноги, в обнимку с Джимом.
Если вдруг услышишь в ночи – подпой.
6 декабря 2007 года.
ВСЁ МОГУТ КОРОЛИ
Поднимается утром, берет халат, садится перед трюмо.
Подставляет шею под бриллиантовое ярмо.
Смотрит на себя, как на окончательное дерьмо.
«Королева Элизабет, что у тебя с лицом?
Поздравляю, ты выглядишь нарумяненным мертвецом.
Чтоб тебя не пугаться, следует быть дебилом или слепцом.
Лиз, ты механический, заводной августейший прах».
В резиденции потолки по шесть метров и эхо – ну как в горах.
Королеве ищут такую пудру, какой замазывался бы страх.
«Что я решаю, кому моя жертва была нужна?
Мне пять центов рекомендованная цена.
Сама не жила, родила несчастного пацана,
Тот наплодил своих, и они теперь тоже вот – привыкают.
Прекрасен родной язык, но две фразы только и привлекают:
Shut the fuck up, your Majesty,
Get the fuck out.
Лиз приносят любимый хлеб и холодное молоко.
«Вспышки, первые полосы, «королеве платьице велико».
Такой тон у них, будто мне что-то в жизни далось легко.
А мне ни черта,
Ни черта не далось легко.
Либо кривятся, либо туфли ползут облизывать,
Жди в гримерке, пока на сцену тебя не вызовут,
Queen Elizabeth,
Queen Elizabeth,
Принимай высоких своих гостей,
Избегай страстей,
Но раз в год светись в специальном выпуске новостей.
Чем тебе спокойнее и пустей,
