Варлам Шаламов - Колымские тетради

Упадет моя тоска,
Как шиповник спелый,
С тонкой веточки стиха,
Чуть заледенелой.

На хрустальный, жесткий снег
Брызнут капли сока,
Улыбнется человек,
Путник одинокий.

И, мешая грязный пот
С чистотой слезинки,
Осторожно соберет
Крашеные льдинки.

Он сосет лиловый мед
Этой терпкой сласти,
И кривит иссохший рот:
Судорога счастья.

До чего же примитивен
Инструмент нехитрый наш:
Десть бумаги в десять гривен,
Торопливый карандаш —

Вот и все, что людям нужно,
Чтобы выстроить любой
Замок, истинно воздушный,
Над житейскою судьбой.

Все, что Данту было надо
Для постройки тех ворот,
Что ведут к воронке ада,
Упирающейся в лед.

Тебя я слышу, слышу, сердце,
Твой слабый стук из тайника.
И в клетке ребер нету дверцы,
Чтоб отомкнуть ключом стиха.

И я прочту в зловещем стуке,
В твоих ослабленных толчках
Рассказ о той, о смертной муке
В далеких горных рудниках.

Ты замуровано, как вечник.
Все глуше, глуше ты стучишь,
Пока под пыткой спазм сердечных
Ты навсегда не замолчишь.

У крыльца к моей бумаге
Тянут шеи длинные
Вопросительные знаки —
Головы гусиные.

Буквы приняли за зерна
Наши гуси глупые.
Та ошибка — не зазорна
И не так уж грубая.

Я и сам считаю пищей,
Что туда накрошено,
Что в листок бумаги писчей
Неумело брошено.

То, что люди называли
Просто — добрым семенем,
Смело сеяли и ждали
Урожай со временем.

Так вот и хожу
На вершок от смерти.
Жизнь свою ношу
В синеньком конверте.

То письмо давно,
С осени, готово.
В нем всего одно
Маленькое слово.

Может, потому
И не умираю,
Что тому письму
Адреса не знаю.

Шепот звезд в ночи глубокой,
Шорох воздуха в мороз
Откровенно и жестоко
Доводил меня до слез.

Я и до сих пор не знаю,
Мне и спрашивать нельзя:
Тропка узкая лесная —
Это стежка иль стезя?

Я тогда лишь только дома,
Если возле — ни души,
Как в хрустальном буреломе,
В хаотической глуши.

Отчего на этой даче
Не решается задача
Из учебника тайги?

Подгонять ее к ответу
У меня таланта нету.
Боже правый, помоги!

Сколько формул, сколько знаков,
Каждый знак — не одинаков,
Не таков, как был вчера.

А об истинном значенье
Думать мне — одно мученье
И, конечно, не игра.

Дело было бы попроще,
Если б пели в наших рощах
Птицы, вроде соловья.

Я б доверил птичьим горлам
Изложенье важных формул
Содержанья бытия.

Ведь любых чудес загадка
Решена во мгле распадка
И до ужаса проста.

Что ж дрожит полярной ночью,
Разорвав рубаху в клочья,
Онемевшая мечта?

Жизнь, дорожащая мгновеньем,
Где напряжен до боли слух,
Где даже ветра дуновенье
И то захватывает дух.

Нет, не затем я рос все выше,
Чтоб, упираясь в потолок,
Паденье этой тяжкой крыши
Сдержать и выдержать я мог.

Того чудовищного веса
Свисающего потолка
Не удержать крепежным лесом
Хотя б и лучшего стиха.

Но рифм пугливое смещенье
И треск ломающихся строф
Звучит сигналом приближенья
Неотвратимых катастроф.

И кто успеет двинуть бровью
И доберется до норы,
Покамест грохнет, рухнет кровля
И слышен грузный вздох горы.

Предупрежден моей судьбою,
Где хруст костей — ему сигнал,
Он припадет к груди забоя,
Чтоб уцелеть от гнева скал.

И, стоя в каменной метели,
Белее меловых пород,
Поймет мои мечты и цели,
Мою беспомощность поймет.

И возвратит свое значенье
Тому, что звал он пустяком,
Пустым воскресным развлеченьем,
А не спасительным стихом.

Когда я плелся еле-еле
На зов обманный огонька,
В слепящей и слепой метели
Меня вела моя тоска.

Я повторял твои простые,
Твои прощальные слова.
Кружились горы золотые,
Моя кружилась голова.

В голодном головокруженье,
В знобящей дрожи рук и ног
Двоилось каждое движенье
Ветрам упрямым поперек.

Но самой слабости сердечной
Такая сила придана,
Что будь метель — метелью вечной,
Со мной не сладила б она.

Мне все казалось — вместе, рядом
С тобой в пурге вдвоем идем,
Глядим двойным горячим взглядом
На землю, залитую льдом.

И вдвое я тогда сильнее,
И вдвое тверже каждый шаг.
Пускай и боль вдвойне больнее —
Мне легче севером дышать.

Едва ли, впрочем, в той метели
Хотя б один бывает звук
Похож на стон виолончели,
На глубину скрипичных мук.

Но мы струне не очень верим,
И жизни выгодно сейчас
Реветь на нас таежным зверем,
Пургой запугивая нас.

Я верю в жизнь любой баллады,
Любой легенды тех веков,
Какие смело в двери ада
Входили с томиком стихов.

Я приведу такие сказки,
Судьбу Танкредов и Армид,
И жизнь пред ними снимет маску
И сходством нас ошеломит.

Я с отвращением пишу,
Черчу условленные знаки…
Когда б я мог карандашу
Велеть не двигаться к бумаге!

Не успеваю за моей
В губах запутавшейся злостью,
Я испугался бы гостей,
Когда б ко мне ходили гости.

И в угол из угла стихи
Шагают, точно в одиночке.
И не могу поднять руки,
Чтобы связать их крепкой строчкой.

Чтоб оттащить их в желтый дом,
В такую буйную палату,
Где можно бредить только льдом,
Где слишком много виноватых.

Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.

Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.

Мы ночи боимся напрасно —
Цветы изменяют свой цвет
Затем, чтобы славить согласней
Полуночный, лунный ли свет.

Хочу, чтобы красок смятенье
И смену мгновенную их
На коже любого растенья
Поймал мой внимательный стих.

Оттенки тех огненных маков,
Чернеющих в лунных лучах,
Как рукопись полная знаков,
Еще не прочтенных в ночах.

Что резало глаз и пестрело,
Теперь для того смягчено,
Чтоб смело из ночи смотрело
В раскрытое настежь окно.

И встретится с ищущим взглядом,
И в дом мой поспешно войдет
Шагать и поддакивать рядом,
Покамест не рассветет.