Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

За моря, за окияны,
За зеленые буяны
Я плетусь к Адовику
Поклониться, приложиться,
У копытца помолиться,
Утолить печаль-тоску.

Реки синие текучи,
Серы облаки ползучи,
Путевой закручен хвост.
Посошок пылит дорогу,
Трет песок больную ногу,
Путь ложится через мост.

Светит светик дозакатный,
Богомолка в путь обратный
Ношу легкую несет.
«Ты откуда, миловида?
Дай мне крестик от обиды,
Бог тя тамошний спасет».

Тяжелей идти далече,
Мне котомка давит плечи,
Всё текут, ползут края.
Вот уж виден этот камень,
А из камня белый пламень, —
Адовик, страна твоя!

Вся разубрана камора,
Не видать иного взора,
Только взор Адовика.
Подступает поклониться,
Приложиться, помолиться
Тварей верная река.

Вот и я пойду смиренный,
Велелепием смятенный,
Уроню слезу-росу.
Улыбаясь, выну колкий
Крестик доброй богомолки
И тихонько вознесу.

Взвизгнет, дрогнет в лютой корче,
От моей веселой порчи
Завертится Адовик.
Я полынь-печаль тут брошу,
Шерсть курчавую взъерошу
И завою, вскинув лик.

— Старушка, здравствуй! Где твой сын?
— В лесу блудит.
— А кто к тебе залез за тын?
— Никто. — А кто в гостях сидит?
— Отстань, отстань. Сгинь с глаз моих.
Сидит мой гость.
— А пес цепной чего притих
И чью так жадно гложет кость?
— Типун тебе. На глаз нарост.
Чего присох?
— Грешишь, старушка. Нынче пост.
Скажи, костер кто ночью жег?
— Почем мне знать, почем мне знать?
Когда ж уйдешь?
— Постой-ка, кудри мне погладь,
Слепа теперь, не узнаешь.
— Ах, милый мой! Да кто ж послал,
Ужели сам?
Войди ж в избу, давно б сказал,
Остатки сладки другу дам.
Пробудешь ночь, соснем втроем,
Четвертый — пес.
Назад пойдешь с моим мешком
По первопутку белых рос.

Качай меня, баюкай, хмель,
Бери свое.
Иду во мхи, где высит ель
Густое острие.

Крива тропа, нависнул лес,
Дымится пар.
Навстречу мне зеленый бес,
Уныл, сонлив и стар.
— Ну, как у вас? Ты что? Живой?
— Да вот, живу.
— А ты? — А я мастеровой,
Иду туда, ко рву.
— Неладно там. Желты пески,
Ползут с краев.
Сидят, молчат таки-сяки,
Скучней замокших сов.
— А сам-то как? — И сам сова,
Труха трухой.
Гниет во мху, все трын-трава,
Лишь был бы хвост сухой.
— Беда совсем. А нет ли, брат,
Еще вестей?
— Нагнись-ка. Завтра, говорят,
За гатью сходка всех чертей.

На далеких на полянах,
Под вечерними цветами,
С почернелыми устами,
Изнывая в свежих ранах,
Принагнулася Горюнья,
Горя лютого пестунья.

«Кто мне телушко изранил,
Кто мне душу замутил,
Кто утробу задурманил,
Чудо-Юдо зародил?

Там, во мне самой, Горюнье,
Сердце Юдо шевелит,
Алой кровушке-игрунье
Путь плотинами прудит.
Как у этого у Юда
Пребольшая голова,
Юдо в матери покуда,
У Горюньи горя два:

Как и первое мученье —
Разродиться от плода.
А второе замышленье —
Первой горшая беда.

Надо семени отцову,
Зародившему во мне,
Отомстить ему по-нову
На воде или в огне.

Помогите мне, козявы,
Неулыбы, червяки!
Протяните, злые травы,
Ваши руки из реки!

Как вошел он, подступился,
Не узнала до сих пор.
Со стыдом моим случился
Не жених, а серый вор».

На далеких на полянах,
Под вечерними цветами,
С почернелыми устами,
Замышляет, мучась в ранах,
Принагнулася Горюнья,
Горя лютого пестунья.

А на небе пожелтелом
Пышет зраком угорелым,
Оттопыривши губу,
Смотрит на землю, покуда
Сын утробный, Чудо-Юдо,
Мечет мать свою в знобу.

Бежит зверье, бежал бы бор,
Да крепко врос, закоренел.
А Юдо мчит и мечет взор
И сыплет крик острее стрел:

«Я есть хочу, я пить хочу!
Где мать моя? Я мать ищу.
Лесам, зверям свищу, кричу,
В лесах, полях скачу, рыщу.

Те клочья там ужели мать?
А грудь ее, цвет ал сосец?
К губам прижать, десной сосать…
Пропал сосун, грудной малец!

Ах, елка-ель, согнись в ветвях,
Склонись ко мне, не ты ль несешь
Молочный сок в суках-сучках,
Не ты ль меня вспоишь-спасешь?

Ты, липа-цвет, своей рукой
Прижми меня к груди своей!
Я пить хочу, весь рот сухой,
Теки млекóм, сочись скорей!

Береза-мать, напой, укрой!
Ты так бела, как тело — ты,
Исколот рот, измят корой,
И жилы все сухи, пусты».

«Ну на, соси». И клонит ствол.
И сок течет. И Юдо жив.
Сосет и пьет. Вот день ушел.
И сеет ночь по черни нив.

И ночь ушла. Вот день опять,
Листва шуршит и кроет мох.
И ночь и день. Пора отстать.
Уж голый ствол истек, заглох.

Сорвался лес, стремглав бежит,
И взрытый луг глушит бурьян.
А Юдо мчит, в пустырь кричит:
«Я сыт теперь, я сыт и пьян!»

Упился березовым соком,
Уселся на троне высоком
Из желтых костей.

«Ведите сюда, подводите,
Калите железные нити
Огня золотей».

И всяких к ступеням престола
Подводят раздетых догола,
Со смертью в глазах.

Иного раздуло горою,
Толстел, за конторкою стоя,
В бумажных рублях.

Другой, словно волк отощалый,
Шататься, проситься усталый
По задним дворам.

И тут же продажное тело,
Избитое плеткой умело —
Отрава векам.

Тела за телами мелькают,
Владыка очей не спускает
И машет рукой.

И нижет на прут раскаленный
Палач, наготой распаленный,
Спину за спиной.

Сверкают владычные взоры
На крики измученной своры
Доживших людей.

И плещут железные нити:
«Ведите еще, возводите
На трон из костей!»

Как высоко, как далёко
Купалóкала живет,
Награжденья раздает.
И куда ни глянет око,
Тени темные идут,
Свитки длинные несут.

Кто убил дитя во чреве,
Получает малый знак.
Семь детей — вот это так.
Кто повесился на древе,
Получает за двоих.
Кто повесил семерых —
Получает полухвостье.
Выжег город — три хвоста,
Ход до Адова моста.
Пропускается в Замостье,
Кто в неделю навалил
Тридцать девичьих могил.

Из веков средневековья,
Из старинных городов
Тени тянутся без слов;
Из-за крепостей Московья,
Разукрашенных домов,
С прибалтийских берегов, —
Награжденья вожделея,
Толпы темные идут,
Счеты смерти подают.
Купалóкала, хмелея,
Лобызает верных слуг:
Получай, любимый друг!

Как высоко, как далёко
Купалóкала живет,
Награжденья раздает.
И куда ни глянет око,
Затемнило небосвод,
Тьма в молчании идет.