Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

Велика страна Валкáланда,
Грозен Тар к сынам Валкáланды.
Опустился Тар в Валкáланду
Серой птицей долгокрылою.
И сказали люди: — тучи —
Про его густые крылья
И разгневали могучего.
Десять лет висели крылья,
Десять лет меняли перья,
Десять лет летел в Валкáланду
Белый пух от крыльев Тара.
И взмолились люди Тару:
Мы темны перед тобою,
Подними крыло святое,
Чтобы солнце золотое,
Чтобы небо голубое
Показалось над страною.

Грозен Тар к сынам Валкáланды,
Но и Тар бывает ласков:
На сто дней крыло он поднял
Из трех сотен дней годичных,
Из трех сотен с половиной.
И оставил так навеки,
Чтобы солнце золотое,
Чтобы небо голубое
Было сто дней над страною,
А крыло его святое
Половину и две сотни.

Велика страна Валкáланда,
Кругло озеро Уюхта,
Славен город Юхтаари,
Знатен род Еякинасов,
Знатен Оле Еякинас,
Белокура Ялитара,
Ялитара Еякинас.

Как весной вершины сосен
Любит ветер гор суровый;
Как весенний первый листик
Любит ветку-мать нагую;
Как зеленый цвет черники
Любит влагу мягких кочек;
Как любила Юна Блава,
Пряха синей выси неба,
Пастуха волов вечерних,
Так любила Ялитара
Ону Кнута.
Каждый взор его был сладкой
Каплей меда в соты сердца;
Каждым словом, как заклятьем,
Дорожило чутко ухо;
Каждый шаг его на землю
Был земле ее надежды
Болью, жалящей, как пчелы.

Как осенний жадный ветер
Любит вихри желтых листьев;
Как упрямый белый корень
Любит треск засохшей почвы;
Как невидный крепкий вереск
Любит гибель всех растений;
Как любила злая Мара,
Пряха черной выси неба,
Пастуха быков рассвета,
Так любила Ойкаюка
Ону Кнута.

Каждый взор его был кровью,
Сердца теплой алой кровью;
Слово каждое зарею
Заливало шею, тело;
Каждый взгляд его на небо
Небесам ее желаний
Был укусом черной птицы,
Заклевавшей в поле падаль.

Тар мой властный, огнеокий,
Ты разбил мою ладью.
Я принес тебе высокий
Череп пива, сердце птицы и кутью.

Тар мой грозный! Ты нещаден,
Ты угнал мои стада.
Я принес мозги всех гадин,
Нет им счета, сколько пота и труда!

Тар всевластный, вечно гневный,
Ты убил невесту-дочь.
Я зажег костер полдневный,
Жег быков, не тронув мяса, день и ночь.

Тар, о жадный! Самой сильной
Ты лишил меня жены.
Жертвы я не знал все сильней:
Вылил кровь седьмого сына у сосны.

Тар, на помощь! Чьей же властью
Стали дни мои пусты?
Жрал ты жертвы полной пастью,
Ты без сердца — или все это не ты.

Для тебя, мой лазоревый Тар,
Приняла я людскую красу,
Расточила всесилие чар,
Колдовала в священном лесу.

Ты отверг меня, лунную дочь,
Золотую богиню серпа,
И напрасно к тебе в эту ночь
Пролегла небесами тропа.

Я спустилась в жилище жреца,
Я забыла высокую мать,
Я слезами отмыла с лица
Божества роковую печать.

Я носила дрова, собирала траву,
Отдавала себя колдуну.
Вот я жрицей бездомной слыву
И встречаю людскую весну.

Приготовлено ложе давно.
Приходи ко мне, ласковый Тар!
Голубою весной зажжено
Девье сердце, пылающий дар.

Был я маленьким чертякой,
Надо мной смеялся всякой,
Дергал хвост и ухо вил.
Огневик лизал уста мне,
Земляник душил на камне,
Водяник в реке томил.

Ведьмы хилые ласкали,
Обнимали, целовали,
Угощали беленой.
До уморы, без отдышки,
Щекотали в самой мышке,
Рады одури шальной.

На посылках пожелтелый,
Я, от службы угорелый,
Угомону не знавал.
Сколько ладану, иконок
Из пустых святых сторонок
Для других наворовал.

Никакой не знал услады:
Только бабочки да гады,
Мухой сердцу угоди.
А над белым, белым тельцем
Воздыхающим сидельцем
Приневоленный сиди.

У мосточка на крылечке
Два кольца, одно колечко,
А колечку пары нет.
У попа попова дочка,
Попадья — сырая кочка,
А поповна — маков цвет.

Я сманил ее черникой,
Костяникой, голубикой
За лесок на бугорок.
Задурманил по болотам,
Припечалил приворотом
И к любови приволок.

Полюбила, заалелась,
Вся хвосточком обвертелась,
Завалилась на луга.
«Ненаглядный мой, приятный,
Очень маленький, занятный,
Где ты выпачкал рога?»

До утра не расставались,
Ясным небом любовались
На восток и на закат.
Поутру мутится речка,
Настежь хриплое крылечко,
У попа в избе набат.

Я отцу трезвоню в ухо:
«Осрамила потаскуха,
Дочки глупой не жалей!
Прогони жену за двери,
Так блудят шальные звери, —
Ты ведь Божий иерей».

Потемнело, замутилось,
Мое сердце насладилось:
К детям ласковы отцы.
Вот уж завтра под осиной
Буду в радости осиной
Целовать ее рубцы.

«Душно, тесно под корягой,
Я хмельна болотной влагой,
Отпусти меня домой.
Не снести мне полнолунья,
Птица, серая вещунья,
Накричала пред бедой.

Зажил ротик у ребенка,
Затянулись раны тонко,
Дай его мне унести.
Будет он опять здоровым
Под людским уютным кровом
В ласках матери расти».

Сонно слушает чертяка.
Из полуночного мрака
Кажет месяц полукруг.
«Поживем еще немного,
Как за пазухой у Бога,
У меня ты, бедный друг».

Никнет мать в утоме черной,
Лучше быть ему покорной,
Все равно ведь, все равно.
Слезы-реченьки усохли,
Стоны по лесу заглохли,
Сердце-уголь сожжено.

«Вот наступит полнолунье,
Понесу дите колдунье,
Не жива и не мертва.
И от жалости колючей
Подо мной дурман пахучий,
Свянет горькая трава.

Будет там на желтом свете
Пляс и гам, и нож и плети,
Адов рай ни дать ни взять!
Свет родимая сторонка!
Хоть бы дали у ребенка
Утром раны зализать».

Скорченный, скрюченный, в мокрой коряге
Ночку за ночкой сижу.
Глазом ревнивым в лесистом овраге
Светлую точку слежу.

Скоро потухнет огонь полуночный,
Лягут хозяева спать.
Буду я в муке-любови заочной
Жесткую травку щипать.

Нету мне радости в мире веселом.
Что мне мое ведовство?
Скрыто ли пологом ночи шелковым
Теми пустой торжество?

Я ли на мельнице воду не двигал,
Я ль не ворочал колес,
Я ли не пел, не плясал и не прыгал,
Службу тяжелую нес?

Знал я: к очам с голубой поволокой
Только огонь поднесу,
Вскинется дух мой высоко-высоко,
К небу чело вознесу.

Мельник, ах, мельник, судил ты иначе:
Отдал ты пахарю дочь.
Горьки мои похоронные плачи,
Тягостна старая ночь.

В липкую мглу протяну мои руки —
Темь и пуста, и мертва.
Канут ли в темное томные муки,
Или судьбина мертва?

Сырость крадется по шерсти измятой.
Хвост онемел, как чужой.
В мокрой коряге над хатой проклятой
Вянет чертяка лесной.