Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Стихи, они - как дети малые:
Не все родятся крепышами.
Иные - слабые и вялые,
Их писк не уловить ушами.

Иные - попросту рахитики
На кривеньких и тонких ножках.
Над этими хохочут критики.
Ну да - что проку в этих крошках?

Есть детки - дауны смешливые,
Позора верные гаранты.
Есть недоноски молчаливые,
А также есть вообще мутанты.

У этих - всё не как положено:
Где руки-ноги, непонятно.
На тельце кожица скукожена
И нос - на лбу, что неприятно.

Ну, кто же знал, что так получится?
Кому они нужны такие?
Пришлось так тужиться, так мучаться,
И вот итог - стихи плохие.

Они таращатся на папочку,
На их родившего поэта...
Эй, не спеши сложить их в папочку,
Послушай доброго совета.

Рожай стихи по вдохновению,
Зачем уродцев дальше множить?
Хотя у каждого у гения
Таких полным-полно, быть может.

Мой друг, берясь за что-то новое,
Ты помни о стихах-уродах.
Потомство людям дай здоровое -
Хоть даже сам умрёшь при родах.

Выступать я должен мощно, свой не опозорив дом,
На концерт меня сегодня провожали всем двором.
Резал дикий рёв младенцев сонных улиц тишину,
Тискали меня старушки, словно шёл я на войну.

Громко бабы голосили: «Береги себя, артист!».
В отдаленьи почему-то плакал местный визажист.
Подошла ко мне Лариска и шепнула: «Думай сам,
Если хочешь, напоследок я тебе бесплатно дам.

Вспомнишь после о Лариске. Ну, так чё ты? Дать – не дать?».
Я же лишь развёл руками: «Опасаюсь опоздать…».
Ветеран Иван Иваныч мне конкретный дал наказ:
«Если Путина увидишь, расскажи ему про нас.

Я на полках тут порылся и будёновку нашёл.
На, носи. А ну, примерь-ка. Что же, вроде хорошо…».
Подошёл казах Ахметов, толстый, круглый, как луна,
Мне вручил бутыль кумыса, дал халат зелёный: «На!».

Бывший чемпион по лыжам лыжи мне свои совал,
А художник наш нетрезвый мой портрет нарисовал.
Подбежали две девчонки мне котёнка подарить.
Я не смог принять подарок, смог лишь поблагодарить.

Баянист Никифор лысый, что с утра уже поддал,
Неожиданно для многих «День Победы» заиграл.
Вышли бомжи из подвала и пустились в дикий пляс,
А опухшая бомжиха колотила в старый таз.

На часы я глянул строго, головою покачал.
Тут огромный Коля-даун сзади что-то промычал.
Обернулся я, и тут же две старушки-близнеца
Колбасу преподнесли мне и варёных три яйца.

Подошёл и доктор Шульман, что-то записал в тетрадь,
И моё давленье начал деловито измерять.
А, измерив, громогласно объявил: «Дружище, знай:
У тебя давленье в норме, прям хоть в космос запускай.

Ну, иди, читай куплеты, веселись и песни пой.
Кстати, вот моя визитка – раздавай всем адрес мой…».
Вышел даже Фрол Семёныч – пусть он скуп, но вынес он
Пару стоптанных ботинок для меня и патефон.

Мне сказал блатной Серёга: «Если можешь, закоси.
Нет? Тогда не верь, не бойся, и, конечно, не проси».
А потом блеснул он фиксой и, вздохнув, добавил: «Эх!
Если там красючки будут, отдуплись за нас за всех!».

Мне беременная Нюрка крикнула: «Щас зареву!
Если можно, Константэном первенца я назову!».
Я воскликнул: «Всем спасибо! Только мне пора бежать.
До метро меня не надо, умоляю, провожать».

Ехал я сюда, расстроган, поспешал в Искусства храм.
Чуть не опоздал, ей-богу, и теперь вот вышел к вам.
Крепко выступлю сегодня и свой двор не подведу.
Вечером домой, надеюсь, я с победою приду.

Там ведь все переживают, как я выступлю, друзья,
От волненья выпивают – выпью, как вернусь, и я.
Вы удивлёны, возможно, ведь не знали вы о том,
Что меня на все концерты провожают всем двором.

Моя политика проста -
Атаковать всех дам отважно,
Хватать их сразу за места,
Где горячо у них и влажно.

Я раньше им стихи читал,
Галантен с ними в обращеньи,
Теперь намного проще стал
Я относиться к обольщенью.

Без лишних слов, прям с ходу - хвать!!! -
И дамы столбенеют сами.
Стоят, не зная, что сказать,
И только хлопают глазами.

Зевнув, я говорю: «Пойдём,
Пойдём со мной, не пожалеешь.
Стихи и песни - всё потом,
Коль ублажить меня сумеешь.

А то порой слагаешь гимн
Во славу ветреной красотки,
А та красотка спит с другим -
С любым, кто ей предложит водки.

Что, ты желаешь нежных слов?
А я желаю секса вволю.
Ты молода, и я здоров -
Давай перепихнёмся, что ли?».

О, дамы все молчат в ответ,
Залившись краскою прелестной.
Они же знают, я поэт,
Причём достаточно известный.

Тянуло их к стихам моим,
Любили куртуазный Орден...
Ну, как то неудобно им
Меня ударить вдруг по морде.

Они, смиряя гордый нрав,
Лишь топчутся, потупя взоры -
Ведь понимают, как я прав:
К чему мне с ними разговоры?

А я схватился и держу -
Куда здесь дамочке деваться?
Вот так. Понятно и ежу -
Придется ей мне отдаваться.

И отдается, с криком аж,
Счастливая небеспричинно,
Лишь думает: «Какой пассаж!
Какой решительный мужчина!».

Стараясь не испачкать джинсы мелом,
Через ограду мы перемахнули.
Ты за руку меня взяла несмело
И вскрикнула: - Они нас обманули!

Белела в темноте твоя рубашка,
Обозначая маленькие груди.
Я усмехнулся: - Тише ты, дурашка,
Кругом же спят заслуженные люди.

А хочешь, я признаюсь, ради Бога:
Я им сказал не приходить, и точка.
А если хочешь выпить, есть немного,
А то ты вечно маменькина дочка…

Ты что-то в тишине соображала,
Потом внезапно вырвалась, и сдуру
По травяной дорожке побежала,
Вообразив растленья процедуру.

Тебя догнать не стоило труда мне...
О, бег ночной за слабым, стройным телом!
Догнал - и на каком-то узком камне
Прильнул к твоим губам оцепенелым.

Когда распухли губы, ты сказала -
Слегка охрипнув, чуточку игриво:
- Ну, Константин, никак не ожидала...
Да вы обманщик... фу, как некрасиво...

И прошептала, мол, всё это дивно,
Но всё ж не до конца запрет нарушен...
Я тут же заявил демонстративно,
Что к сексу абсолютно равнодушен.

Смеясь, ты из объятий увернулась,
Передо мною встала на колени
И к молнии на джинсах прикоснулась
Движеньем, полным грации и лени...

…И только тут я обратил вниманье,
Что август - это время звездопада
И что сверчков несметное собранье
Поёт во тьме кладбищенского сада,

Что сотни лиц глядят на нас влюблённо
С овальных фотографий заоградных,
Нам предвещая проводы сезона
Встреч нежных и поступков безоглядных.

Роман «Воспламеняющая взглядом»
Я дочитал, и грянул в небе гром:
Я понял - удивительное рядом,
Ещё точней - оно во мне самом.

Ну надо же - за год до пенсиона
Вдруг осознать - оно во мне живёт,
И вспомнить, что ещё во время оно
Дивил я сверхъестественным народ.

Я с детства был немного пучеглазым,
Весь двор меня боялся, как огня,
И мать моя пугала всех рассказом,
Как обожглась однажды об меня.

Раз получил я в школе единицу, -
Пол вспыхнул под учителкой моей,
И отвезли учителку в больницу
С ожогами различных степеней.

Закончив школу твёрдым хорошистом,
Я поступил в престижный институт,
Заполнил свой досуг вином и твистом,
Но продолжались странности и тут.

Хорошенькие девушки боялись
Обидеть невниманием меня,
И ночи мне такие доставались,
Что я ходил худой, как простыня.

Мне было непонятно их влеченье,
И лишь теперь осмыслить я сумел
Значенье страха, ужаса значенье
В свершении моих любовных дел.

Когда ресницы девы поднимали,
Встречая огнь моих спокойных глаз,
Они интуитивно понимали
То, что понять не в силах и сейчас.

Так, так, допустим напряженьем воли
Могу я вызвать маленький пожар...
Как интересно быть в подобной роли! -
Я из окна взглянул на тротуар...

Соседка, симпатичная Людмила,
Зашла в подъезд. Испробую на ней,
На этот раз осознанно всю силу,
Которой наделён с начала дней.

- Привет, Людмила! - Константин Андреич?
- Хотите ли рюмашку коньяку? -
Спасибо, но билеты... Макаревич...-
Тут я уже Людмилу волоку,

Сажаю молча в кожаное кресло
И мрачно наливаю ей стакан.
Держись, читатель, будет рифма «чресла»...
Кричит Людмила: - Гадкий старикан!

Так, так - мне только этого и нужно.
Гляжу со страшным взором на неё:
Хрипит Людмила, дышит ртом натужно,
На ней уже оплавилось бельё,

Дым валит из ушей, сползает кожа,
Я вижу чёрный остов, а затем
Лишь горстку пепла... Господи ты боже,
Что сделал я? А главное - зачем?

Затем, дубина, чтобы наслаждаться
Огромной властью, сладостной такой, -
Шепчу себе, закончив убираться,
Держа совок трясущейся рукой.

На женщину мне стоит осердиться -
И женщина сгорает без следа.
А на мужчин мой дар распространится?
Наверно, нет. Но это не беда.

Держать всех женщин буду в подчиненьи,
Сей злостный пол в прекрасный превращу!
Почувствовав же смерти приближенье,
С собой в могилу многих утащу.

Философ, маг, судья и благодетель, -
Отныне я - гроза окрестных мест;
Коль захочу, попорчу добродетель
И верных жён, и девственных невест.

Дурная слава - это тоже слава...
Пока я никакой не приобрел...
Чу! Барабанят в дверь... никак облава?
Хотя пускай - я чисто пол подмёл.