Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Она взяла звенящий телефон и сообщенье приняла,
Забыла сообщенье, тут же и забыла, кто звонил.
Одна из дочерей, как догадался муж: та, у кого собака,
А также дети и сынишка Джед,
Возможно, верно, но не скажешь, кто и что, когда все напрочь
С названиями бирки перепутаны, исчезли,
Когда все одинокие цветы ума и памяти цветут и умирают
В отдельных комнатах безжалостного времени бесследно?
Но иногда ее лицо ей вдруг является самой, с ужасной
Гримасой неуместности, зеркально отразившись.
Она уж знает правило терпенья: взгляд ее опустится смущенно,
Прилично, словно взор благовоспитанного детства,
И отвернется от нее, как бы смущенный тем секретом
Ужасным этой в прятки с зеркалом игры.
Когда ж опять забудет, бросит взгляд назад,
То будет снова там, украдкой наблюдая, плача.

Туфли, моей скрытой жизни лица:
Два зияющих беззубых рта,
Надвое поделенная шкура зверя
С запахом мышиных гнезд.
Мои брат с сестрой, умерших при рожденьи,
Воплотились в вас
И направляют мою жизнь
Всей невинностью своей непостижимой.
Что мне книги,
Когда в вас могу я прочитать
Библию моей стези на этом свете
И еще о многом, что придет?
Я хочу провозгласить религию,
Сочиненную для вашего смиренья
Совершенного, и храм я воздвигаю,
Где бы вы лишь двое были алтарем.
Аскетично и по-матерински, вы терпели:
Из наследия рабов, святых и каторжников
Всем своим немым терпением рождая
Истинное и единственное существо меня.

Всё новое мышление вещает об утрате
И в этом так похоже на привычное сознанье.
Идея, например, что каждая подробность
Стирает яркий четкий смысл идеи общей. Дятел
С лицом шута, что долбит голый мертвый ствол
Березы черной, есть своим явленьем
Падение трагическое из иного мира
С неразделенным светом. Иль сужденье, скажем,
Что нет в подлунном мире вещи ни одной,
Которой соответствует терновник ежевики,
Звучит элегией название явленью.
Мы обсуждали это поздно ночью. Голос друга
Звучал струною горя, тон почти ворчливый.
Позднее понял я,
Что, рассуждая так, разрушить можно всё: и справедливость,
И дерево, и волосы, и женщину, и Ты и Я.
Существовала женщина, да, я ее любил,
В руках сжимая маленькие плечи,
Мятежно изумляясь близости чудесной,
Как в жажде соли.
Детства моего речушка,
И острова на ней в сплетеньях красной ивы,
Святая простота лодчонки наслажденья,
Коса, где мы поймали крошечную рыбку
С названьем «тыквенное семечко». Одно мученье с ней.
«Стремление» — мы говорим.
Желание полно бескрайних далей.
И то же для нее был я.
И я запомнил много. Руки, режущие хлеб
Опасным образом. Она пораниться мечтала.
Минуты были, — тело становилось
Божественным,
Как слово,
Дни как продолженье плоти. Нежность,
Все эти пополудни, вечера,

Живешь с остудою на сердце ты.
Как я; в тени, торя тропу сквозь хладный сад камней,
В сени гигантских кленов.
Совсем немного солнце трогает меня.
Я вижу его изредка весною ранней, поднимающимся издалека.
Потом вымахивают листья, полностью его закрыв. Я чувствую его
Мерцающим сквозь листья, переменчивым,
Как будто кто-то в бок стакана стукает железной ложкой.
Не всем живущим существам свет нужен
В равной мере. Кое-кто из нас
Свой собственный свет излучает: лист серебряный
Пути подобен, по которому никто не ходит, мелкой луже
Серебряной под кленами большими в темноте.
Но это знаешь ты уже.
И ты, и прочие, кто полагают,
Живете вы по правде, значит, по любви.
Но холодно всё это.

Вы некрасивы, это правда.
Неправда также, что красивы Вы.
Вы разрешили сорняку расти в малине,
В то время как малине — возле дома.
Так близко и в такой интимной тишине
Ненастной ночи, она чешет стену
И соскребает день, пока мы спим.

Дитя сказало, — значит, это правда:
«Потерянные вещи все равны».
Не думаю. Ведь если потеряю я тебя,
Замрет весь воздух, прекратится рост деревьев.
И кто-то выдернет сорняк, а это мой цветок.
Спокойствие не будет вашим. Если потеряю,
Я попрошу траву мне разрешить уснуть.

Воспоминаньем детства я ношу в себе картинку,
Как фото старое в затертом портмоне,
Такое пожелтевшее, поблекшее, но кинуть
Его я не могу, хоть и не нравится то фото вовсе мне,
Как зуб больной, что трогаешь, но видеть не желаешь…
Склонялось солнце. Остывала черепица
И ветер дул в хвою замлевших сосен.
Лежу в траве в мой третий день рожденья,
С пылающим лицом и бдительно глядящий,
Но не взорвавший визгом тишину.
Ни разу не ужаленный крапивой
И белену не бравший в рот. А мой отец уходит.
Минутой раньше он поднял меня в руках
Как новую добычу, поднял малыша
До самых облаков: ведь бегал я волчком
И звезды многие в головке так кружились.
Минутой раньше я летел в его руках,
Визжа от радости и выскользнуть стараясь,
Пытаясь соскользнуть, обмякнув, на тугую грудь…
Опомнившись, двойной я вижу холм
Плеч, удаляющихся прочь, пятно его рубашки,
К спине прилипшей. А гора уходит вдаль.
Передо мной — вся даль пространства между нами:
Дождя одна-две капли, блеск травы,
И я, усаженный в зернистый полусвет
Мужчины, прочь идущего из собственной семьи…
Зачем мы прошлого ощупываем раны
Опять и вновь — груз ложных злых начал
И добрых начинаний мира, что зовется прошлым,
Как будто этот мир нам говорит, кто мы сейчас,
Иль были, иль могли бы быть… Дождь моросит,
Один хлопок двери машины, лишь один —
И нет отца,
И крошки-лужицы блестят на мостовой.

Хоть и известно, что «Пасха» еврейскому слуху привычна,
Прост и в латинскую речь слова сего переход.
Если ж ты хочешь узнать о первейшей Пасхе Вселенной,
День изучи, что собой мир в первый раз озарил.
Как утверждают, тогда совокупное мира устройство
Из ничего перешло, вид характерный приняв,
И Созидатель, причины вещей содержавший от века,
Формы предметам придал, зримые в свете дневном.
Круглая после земля была создана в точных пределах,
Зелень и лиственный лес сделали краше ее;
Береговой окоем опоясал владенья Нептуна —
Вздувшимся гребням волны не перейти эту грань.
Соприкасалась луна рогами с простором эфирным,
Что рассекают в выси крылья могучие птиц.
Сферу воздушных пространств окружал небосвод звездоносный,
Он непрестанно спешил, мир целиком обходя.
В шествии неравномерном согласных планет вереница
Двигалась, производя тонов чарующих шесть,
Семь интервалов и восемь ступеней звучащего ряда.
Так гармонический строй в сфере небес пребывал.
После же, как говорят, надмирный властитель вселенной
Должен был царский чертог, если не занял, занять.
Но обольстился Адам по вине опрометчивой Евы,
Прежде которую змей хитрый склонил ко греху.
Праздновал Пасху вторую, пророк и народоводитель,
Казнями, дважды по пять, царство Исиды сразив.
Мимо дверных косяков, окрашенных жертвенной кровью,
Бог проходил, а крутом несся о первенцах плач.
Агнца Израиль вкушал, заповеданный час соблюдая,
Не раздробляя костей, — трапеза, полная тайн…
Радостен был их исход, и стенал вероломный Египет,
В гневе безумствуя, он гнался за страхом своим.
С новой тревогой воззрел Моисей на черемные волны.
Доблесть былую забыв, стал перед морем народ.
Необъяснимый туман задержал фараоново войско,
Чтобы добычи лишить, во изумленье и злость,
А безбоязненный вождь разверзнул Нептуново поле,
В нем был, неведом досель, мрамором вымощен путь.
Берег Амона тотчас иссушили горячие ветры,
Следом, подобно скале, вздыбилась в море волна,
Но без опаски прошел через водные вихри Израиль
И, выходя, ликовал, берег желанный узрев.
Море укрыло из виду всех, фараону немилых,
А колесницы его полог Фетиды покрыл.
В том заключались прообразы миру явленья Христова —
Что было скрыто дотоль, в Нем воссияло вполне.
Единолично низвергнул Он князя отпавшего мира
И из Эреба восстал по истеченье трех дней.
Смерть Он впервые пятою попрал и вознесся на небо,
Первым свободу обрел, Тартара власть поборов.
Собственной кровью пречистой Он жертву принес искупленья,
Пасхи завет, обновив, миру спасенному дал.
Сам себя в жертву принес Господь и по собственной воле.
Только такая была жертва угодна Отцу,
И очищенье она уготовила целому миру,
Миру, который Адам некогда в грех ниспроверг.
Чрез одного пришла смерть, и Один ее прочь изгоняет,
Лютая смерть сражена смертию жизни благой.
Первенец к жизни, Христос разверз двери нашего гроба,
Прежнюю восстановив суть самого естества.
Эти события днесь мы и в символах видим священных,
В них нам является то, чем прежде разум владел.
Тело Христово и кровь Его пресвятую, которой
Мир искуплен, да вкусит ум в благочестье своем;
Вечерю Господа нашего будем вовеки мы помнить,
И, пока будут слышны песни во славу Творца,
Трапезы вечной, которую символы предвозвещают,
Карла, слугу Своего, да удостоишь, Христос!
Верный Тебе, он Тебя и почитает, и славит,
Храмы он строит, для них утварь златую дает.
Их украшают завесы, висящие в залах просторных,
В пурпур священных одежд клирики облачены,
Слышится возглас пресвитеров, у алтаря предстоящих:
«Вечно пребудет наш Карл в храмах небесных Твоих!»