Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Сломав и смяв цветы
Своим тяжелым телом,
В лесу свалился ты
Таким осиротелым,

Что некий грозный зверь
Открыл свою берлогу
И каменную дверь
Приотвалил немного.

Но что тебе зверья
Наивные угрозы,
Ему — печаль твоя,
Твои скупые слезы?

Вы явно — в двух мирах,
И каждый — сам собою.
Не волен рабий страх
Сегодня над тобою…

Как будто маятник огромный
Раскачивается вода.
Но скал моих — сухих и темных —
Не достигает никогда.

Давно изучены границы
Морских угроз, морских страстей,
И волн горбатых вереницы
Пугать способны лишь детей.

Валы, как тигры в зоосаде,
Летят прыжком на парапет.
И вниз срываются в досаде,
И оставляют пенный след.

И луч, как нож, с кормы баркаса
Разрежет небо пополам.
И тучи, точно туши мяса,
По всем навалены углам.

И берега закатом тусклым
Не обозначены еще.
И труп какого-то моллюска
Багровым светом освещен…

Ты упадешь на снег в метель,
Как на пуховую постель,
Взметенную погромом.

И ты заплачешь обо мне,
Отворотясь лицом к стене
Бревенчатого дома.

И ты не слышишь — я зову,
Я, как в лесу, кричу «ау»,
Охрипший и усталый.

Сжимаю, бурей окружен,
В застывших пальцах медальон
Из белого металла.

Так много в жизни было зла,
Что нам дорога тяжела
И нет пути друг к другу.

И если после стольких вьюг
Заговорит над нами юг —
Мы не поверим югу.

Мне б только выболеть немножко,
Суметь довериться врачам.
Лекарством, как ребенка, с ложки
Меня поили б по ночам.

Но разве был событьем частным
Тот фантастический рассказ,
Что между двух припадков астмы
Припоминается сейчас,

Когда я стиснут был в ущелье
Камнями, небом и ручьем,
Не помышляя о прощенье
И снисхождении ничьем…

Нет, не для нас, не в нашей моде
Писалось мира бытие,
И расточительность природы,
И пышность грубая ее.

И не раченьем садовода,
Избытком силы мир живет,
Любую пользуя погоду,
Какую вынес небосвод.

Мир не вмещается в картины,
Но, на полотна не просясь,
С любым из нас на миг единый
Провозгласить хотел бы связь.

Зачем роса порою ранней
На неподвижном лепестке
Висит слезой, зовя в бескрайней
Такой мучительной тоске…

Всюду мох, сухой, как порох,
Хрупкий ягелевый мох,
И конические горы
Вулканических эпох.

Здесь на зов весны несмелой
Откликаются едва
И гранит позеленелый,
И зеленая трава.

Но рога свои олени
Смело сбрасывают в снег.
Исчезают сны и тени,
И добреет человек.

Я на этой самой тропке
Подбирал когда-то робко
Бедные слова.

Я сгибал больное тело,
Чтоб в ушах зашелестела
Сонная трава.

Ныне я сквозь лес багровый,
Опалив ресницы, брови,
Проскачу верхом.

Ведь, выходит, ты недаром
Угрожала мне пожаром,
Красным петухом.

Бьется, льется дождь горящий,
И кричит от боли чаща,
И кипит река.

Камни докрасна нагреты.
Не попасть домой к рассвету
Без проводника…

Деревьям время пробудиться,
Смахнуть слезинку и запеть,
Воды по капельке напиться
И завтра же зазеленеть.

Сырые запахи гашенья
Так мимолетны, так легки.
Березам тленье, и растленье,
И все на свете пустяки.

Едва ли черные березы
Свою оплакивают честь.
Ведь капли, как людские слезы,
Морозом осушают здесь.

И будто целый сад, с досады
На запоздавшую весну,
Не хочет становиться садом
И возвращается ко сну.

Своим внезапным пробужденьем
Он, как ребенок, устрашен.
Он весь — во мгле, он весь — в сомненье,
И зеленеть не хочет он.

Пережидаем дождь
В тепле чужого дома.
Ложится навзничь рожь,
Боясь ударов грома.

И барабанит град
Крупней любой картечи
И может, говорят,
Нам приносить увечья.

А небу все равно,
Что будет нынче с нами.
И тополь бьет в окно
Намокшими ветвями.

Летят из всех щелей
Обрывы конопатки.
Мигает все быстрей
Зажженная лампадка…

Будто кистью маховою
Пробежав по облакам,
Красит киноварью хвою
И в окошко лезет к нам.

И, прорезав занавески,
Он уходит в зеркала,
И назад отброшен резко
Тайной силою стекла.

Он с геранью и с морковью
Натюрморта заодно.
Он в глаза мне брызжет кровью,
Не дает смотреть в окно.

Хожу, вздыхаю тяжко,
На сердце нелегко.
Я дергаю ромашку
За белое ушко.

Присловья и страданья
Неистребимый ход,
Старинного гаданья
С ума сводящий счет.

С общипанным букетом
Я двери отворю.
Сейчас, сейчас об этом
Я с ней заговорю.

И Лида сморщит брови,
Кивая на букет,
И назовет любовью
Мальчишеский мой бред.

Ты похоронена без гроба
В песке, в холщовой простыне.
Так хоронили в катакомбах
Тогда — у времени на дне.

И в среднеазиатских, диких
Песках, сосущих арыки,
Ты тем была равновелика,
Кто нес под землю огоньки

Своей неистребимой веры
В такие будущие дни,
Где нет «эпохи», нету «эры»
И что не мастера ли Мстеры
Когда-то поняли одни.

Куда теперь уйти и деться,
Куда мне преклонить главу,
В каком дожить мне жизнь соседстве
И с кем загрезить наяву?

Ты слепла в черных лабиринтах
Моей безвыходной земли,
Какие ж сказочные ритмы
Тебя к спасению вели,

Что в этой музыке душевной
Ты проявила на свету
Такой простой и совершенной
Твою седую красоту.

Доколе, Боже мой, доколе,
Предав все лучшее тщете,
Нам ставить памятники боли
И распинаться на кресте?

Опять граненым адамантом
Заколешь крепко кружева,
Опять прославишься талантом,
Простым талантом — быть жива,

Чтоб делать всех людей живыми,
Чтоб делать всех людей — людьми,
Чтобы всю жизнь браниться с ними
И хлопать в ярости дверьми.

А может быть, твоею смертью
В бегах, от дома вдалеке,
Вся жизнь нам говорит: не верьте,
Что очутились в тупике.

Что всеми мелочами быта
Не будет подвиг затемнен,
Что этот был тобой испытан
И самовластно побежден.

И этот подвиг незаметный,
Великий материнский долг
Как подчеркну чертой отметкой,
Когда еще «не втолкан толк».

Когда догадкою Толстого
Весь мир еще не одарен,
Когда любовь, как Божье слово,
Зашелестит со всех сторон,

Неся отнюдь не всепрощенье,
А только ненависти зло,
Когда души моей смятенье
Растеньем тянется в тепло,

Когда, заверчен и закручен
За солнцем, светом и теплом,
Я вижу в боли только случай
И средство для борьбы со злом.

Тогда твоим последним шагом
Куда-то вверх, куда-то вдаль
Оставишь на моей бумаге
Неизгладимую печаль.