Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Истории надменные потомки, м-да
Мне надоели, я хочу гулять,
Уйду из дома, скрывшись в кинопленке, м-да
Что бы где я глядеть и не понять
Мне душно словно в газовой колонке, м-да
И духоту мне не на что сменять
Я сам бы от себя побыл в сторонке, м-да
Но надоело злоупотреблять.
Какая скука: летняя жара,
Как медленно асфальт под пешеходом
Течет. Как мчась шипит под БМВ,
Клубясь, об угол брызжа мошкара,
Брызг электрических жила в Москве.
И улыбнулся шанс им стать народом.

И улыбнулся шанс им быть народом
Холмов, электризованных луной,
Луны, летящей бабочкой по водам,
Мостов, чьи спины в дымке над водой
Подобные ни аркам, ни воротам
Надбровным дугам девушки одной,
Которую хотел назвать женой,
Пока не пил. Но пью. Пью, Оль, чего там.
Чего там. Заходи. Тебе пивка?
Или винца? Или венка с листа?
Сегодня именины, мой стакан
Сегодня именинник всяк граненный
Стакан. Играют грани роль закона
Господ для тех, чья доля нищета.

Господ для тех, чья доля нищета.
Святой Владимир укрепил над нами,
Славянами. И весело лета
Купальщиками падают во пламя
Из света, где печален Михаил
В ночь, прошлым став, из глупых книг, углями
Выглядывает тлеющий берилл
Легенд про то, что древле огурцами
Хрустели коренные зубы, княжа
Над закусью. Ядрена вошь, гвоздь в душу,
Серебряный костер по пищеводам,
И, по кругам передаваясь, чаша
Дошла до этих рук, дрожащих дружно.
От русских не спастись своим исходом.

От русских не спастись своим исходом.
Будь ты хоть трижды проданный в Египет
Сто крат Иосиф, С Новым, Ося, годом
Все, кроме спирта – параллелепипед,
Плевать, что твоя баба став сексотом
Общественной морали нервы щи пет,
И льет струю словес сродни кислотам
В твой суп, и красный перец в клапан сыплет —
Желудочек сгорающего сердца
И красные тела жрет – как вампирша —
С невыразимой жаждой комара;
Владимир-солнышко нарек нам перца
Стручок крестом, и пали мы пред Вышним
И власть опричнины, и дым костра…

И власть опричнины и дым костра.
Сносить решил народ для ради хмеля
Устав внимать скажи: et cetera
А про себя вздохнешь – мели, Емеля,
Сегодня, Оля, (сноска: см. вчера)
Или статью «чем пахнет вся неделя»
А-то на букву «В», из словаря —
«Всегда» и «Вечно». А на «П» – Паденье
Звезды, снежинки, пробки, запятой,
Заначки, сердца в пятки, листьев, нравов,
И штанги, поднятой перед народом
Что в воздухе как стих парила мой
И пала, как в кафе с подносом Клава,
Куда теперь? Уходим дымоходом.

Куда теперь? Уходим дымоходом,
К затылку приколоченной звездой
Сиять да капать, глядя по погодам,
В приятный дым фонетики густой
Что из трубы, где речь в кору невзгодам
Вонзает алый сноп голосовой
Язык гудит и крутится, вот подан
Тобой, Оль, щей горшок, да сам большой
А я не стану лопать, я в печали,
Задумался, ты это уважай,
Бери ухват, и снова в печь сажай.
Качнулось древко, щи на доски – хлоп!
Бог с ними с бабами, с обедами, со щами,
На посошок прости их протопоп.

На посошок прости их протопоп.
Все путают московские балбесы
Мешают с воскресением потоп
Иеремия стал Фомой, а бесы
И радуются. Роют знай подкоп
Под душеньки ленивые, известно,
Они под скатертью скрывают гроб.
Сверкают жиром губы их скабрезно,
Они пируют, хоть не голодны,
А нравятся им сахарные кости.
Мозг в полых трубах сладко мил вельможам
Вот ария тех кто в России гости
Московские. Так ставь на гроб страны
Дай скорбной прозы слопать этим рожам.

Дай скорбной прозы слопать этим рожам.
Чтоб на газу тушили не вранье,
А свист ремня влипающего в кожах
Спин. Да и на веревках не белье.
Тесраль, ты думаешь о нас. Мы сложим
В тебя в тебя тушиться утро, воронье
Простой и зверский как мороз по коже
Российский будний день. Здесь все ничье.
И жизнь ничья. Ничья невиноватость
И денежки ничьи. Все на троих:
Редактор и читатель делят стих
Сотрудницы – брюк, пиджака помятость,
Мешки у глаз.
Аввакум, что делить нам, сельский сноб?
Пахуч твой древнерусский, как укроп.

Пахуч твой древнерусский, как укроп,
А мой венок, – как лавр древнелатынский
Ты был упрям и был сожжен как столб
Но, вкопанный по вспухшие мениски,
Москве грозишь двумя перстами, чтоб
Твой страшный голос слышали редиски
В бульварных грядках, и взмывает столп
Отмщения, как перст Александрийский,
Как пламени колышимый рулон
Над улицей, где злобствует Астарта
В тесрали рыбы пляшут. Моське слон
Справляет течку. Клятву Гиппократа
Дал Герострат, и люба доброта
В щах свежего капустного листа.

В щах свежего капустного листа.
Вкус пахнет вешней чистотой капели
Спасут нас не любовь и красота
Но воробьи, что вдруг на тополь сели.
Посторонись тарелки, борода,
Чтоб пегий волос не упал в суп. Трели
Тогда не выйдет, и не суп, бурда
В тарелке будут. Менестрель застрелен
И развлекает нас жена его.
Так соловьиха стала петь здорова
В безумии одной весны, где двор
Черно-коричнев от песка сырого
Под Брюсова мы Ленина положим
В истории России. Подытожим.

В истории России. Подытожим.
Конец. Где недо-Ленин – Горбачев,
Где недо-Сталин надвое помножен,
Где пере-Брюсов, извращенный черт
Из ада выперт, так как мужеложен
Долбит их всех до джаза из аорт
С их крупов пар, и русский воздух сперт,
Но хер все не покинет кожу ножен
С пятном и без пятна, горячий ass
Твердя – тружусь, чтоб Сталин не воскрес.
Быть пидарасом нужно пидарасу,
Не то он просто уничтожит рассу.
И Воланд вытер пот о борт клифта.
А жил я не за пазухой Христа.

А жил я не за пазухой Христа.
Я жил в урбанистическом пейзаже
Мышь щеголяла формою мента,
Часы спешили, и луна на страже
Глядела в море стекол. Был картав
Собачий лай, вещавший о пропаже
Всей жизни. И явлении кота
Чьей дерзкий променад лажовей лажи.
Не правда ль я на Бродского похож.
Тогда ты, Оля, видимо, Мария
Mrs Stewart-Ivanova.  – все ты врешь —
Ты скажешь, губки выпятив смешные,
Вру, Оля, я не тот – и ты не та.
И называли, Оля, лимита.

И называли, Оля, лимита.
Отцов прославленных известным ходом
Истории надменные потомки, м-да
И улыбнулся шанс им стать народом
Господ рабам, чья участь – нищета.
От русских не спастись своим исходом,
И власть опричнины, и дым костра
Куда теперь? Уходим дымоходом.
На посошок прости их, Протопоп,
Дай скорбной прозы слопать этим рожам,
Пахуч твой древнерусский, как укроп,
В щах свежего капустного листа
Истории России. Подытожим:
А жил я не за пазухой Христа.

А жил я не за пазухой Христа.
Ты уж поверь, подружка, блин… Заплаты
На рубище – вот – слава, ну, туфта,
Вот, Ольга, рассужденья Герострата,
А жил я, точно злющая звезда
Вдруг озарила луг, где брат на брата
У времени в кишечнике киста
Тут сделалась, и стало темновато
Я точно ненавидящий пилот
Смерть разминая, словно сигаретку
Смерть дожевав как с сыром бутерброд
Хочу, как перед сном, нажать гашетку.
Резня стоит в округе Вифлеемской
Оля, не червь я в яблоке едемском.

Оля, не червь я в яблоке едемском.
И не сестра Иродиада мне
Ее, пока смеющуюся дерзко,
Согреют от тоски ее в огне
Те ангелы, что почернели резко
Как негатив, как орк, в неверном сне,
Как колбасы вчерашняя нарезка
От мух на улице, при жарком дне
Я не хочу, чтоб грех был безнаказан,
Я не хочу наказывать греха,
И я не мудр, мне нет еще полета —
Что ж, из себя мне сделать старика,
Чтоб не колоть вам руки дикобразом? —
В горах не пас я триста лет гурта.

В горах не пас я триста лет гурта.
Не попадался мне кавказский пленник
На роль раба, героя ли, шута,
На лбу которого наклеен ценник
Асоциальность для меня пуста
Ее проглотит как хохол вареник
Жерло времен, лилитова пизда,
Террор ей парит зад, как в бане веник,
Ей раздражает сексуальный пыл
Война – апофеоз ее гордыни,
Ей дорог репортер с билетом членским
Синедриона, что царит доныне
Григорий жить меня не научил
Пчел не водил на хуторке под N-ckom.

Пчел не водил на хуторке под N-ckom
И крокодилов в Ниле, и людей
В шатрах Нью-Йорка, в юртах под Смоленском,
Как должен правоверный иудей.
Прозрачнокрылых зебр желта подвеска
Сочащаяся медом меж грудей
«Наша невестка все ить, Катька, трескат,
Мед и тот жрет» нет царственней блядей.
Куда до ней Стюартихе мосластой
Да Анке мушкетерской, к чьим ногам,
Плюгавый лорд свалился Букингам
Орлова Люба, рысаковой касты,
Звезда простая. Люд наш ни черта
На Курщине не скрещивал сорта.