Иван Евсеенко - Инфант (сборник)
Так и вышло, как раз его двадцати пятилетие близилось. Позвонил я ему на домашний, чтобы пересечься где-нибудь, пивка попить, телок помочалить. А в трубке мать его навзрыд, мол, так и так, умер Саня… Мне, прям, как серпом по жизненно важному органу. А она ревёт без запятых, мол, «скорая» не фига не скорая, поздно притащилась, ни черта не успела. Тартила, блин… Типа, зафиксировали смерть, ну и, разумеется, Саня теперича в морге почивает…
Мы, хотя и догадывались, что скорбное событие не за тридевять земель, все равно опешили. Перебздели не по-детски. Не он же один такой был – «системщик». С горя забухали, все в одночасье. Квасили день напролёт, вспоминали, поминали, сопливились… эх, хотя, наверное, и не положено по обычаям было. На второй день образумились, решили скинутся по пять косарей на всякие там атрибуты: гроб, венки, попов, хавчик поминальный, ну и матери Санькиной отдать.
Так и сделали, бабки в конверт упаковали, ковыляем к нему. На подходе, слышим, кто-то окликает. Оборачиваемся автоматом – Саня, ебтыть, во всей красе! А мы ж с перепоя. Хуля, решили – глюк. С бодуна бывает плющит. Идем дальше, не обращаем внимания, типа пить меньше надо. Потом, бац, торкает, доходит. Ведь не может быть, чтобы всех и сразу глюк цепанул. Оборачиваемся, так и есть, Саня – бодрячком. Стоит у грибка на детской площадке, живой и здоровый. Мы к нему рывком, мол, что за хуйня?! А он ржет, гаденыш, пивко тянет, рассказывает:
– Передоз и правда был, врать не стану. Потом отключка. Мать говорила, скорая не сразу подоспела.
Мы такие, с понтом дела: «Да по курсам мы, по курсам, дальше то чё?!» Он и продолжает:
– А как приехала колымага, врач осмотрела, пульс не нашла, махнула клешней. Не…, вру, пару раз электрошоком долбанула (мать поведала) для отмазки скорей всего. А я, хоть бы хны, лежу себе тихонечко, не шелохнусь… Тут она и выдает, что, мол, это трендец, тот, который не лечится. Так что заказывай мамаша гроб и все такое прочее. Маман в шоке, единственный сын, кормилиц, блин… Ну дальше что, погрузили, увезли…
Очухиваюсь я в кромешной темноте. Полностью голый! К большому пальцу ноги хрень какая-то привязана. И от чего очухиваюсь-то? От холода, братва. Прикинь! По первой мозгами раскидываю: все, пиздец, ад, ёбтыть! Потом засомневался, может, чистилище? Думаю, во, занесло не в ту степь! Дальше снова переигрываю, мол, не, не фига, больно тесно для тех мест. Да и в аду-то жарить должны, ну или отваривать, а тут дубак. Пространство со всех сторон нулевое, стены железные. Я по ним стучать изо всех сил! Сам ору, типа, выпустите меня отсюда, суки. В ответ тишина гробовая. От нее еще больше страх берет, да такой, что мудя скукоживаются, в три раза меньше становятся. Через минуту чую, обоссался, прям как в детстве. Короче, мокро, холодно, страшно и стыдно. Моча леденеет за считанные минуты, мадня дубеет, ляжки жжет холодом, полнейший дискомфорт. Прикидываю, еще полчаса и пиздец. Но стучу все равно настойчиво, решаю про себя, так просто смерти в лапы не дамся.
Вдруг слышу голос бабий, тоненький такой. Попискивает что-то. Песню какую-то стрёмную мурлычет. Я с перепугу даже слова запомнил: «Все подружки по парам, в тишине разбрелися, только я в этот вечер засиделась одна…» Далеко где-то… Я сильней стучать, помню, радость еще под ложечкой заёкала. Думаю, слава богу, не один я тут. Но главное, пацаны, я то ее слышу, а она меня нет. А еще темно к тому же! Лежу, как слепой! Начинаю руками шарить повсюду. Вдруг, не поверите, нащупываю позади головы ручку дверную. Это, гадаю, зачем ручка-то? На хрен она здесь, в морозильной камере, в морге-то? Меня тут смех не человеческий разобрал, что я теперь уже от радости чуть снова не обделался. Рассудил так, что ручка эта предусмотрена, как раз для такой беспонтовой ситуации в которую меня угораздило. Я ручку-то хрясь вниз, дверца со скрипом настежь. Вот, думаю, повезло. Сам конструкторов, ну или как их там… хвалю, мысленно. Офигенно продумано, мол? Но вылезти все равно несподручно, помощь нужна. Кричу, что есть мочи, мол, девушка, вытащите меня отсюда. Через минуту, другую слышу, шаги приближаются. Глянь, девчушка молоденькая в белом халатике и белой шапочке стоит. Только вижу я ее верх ногами и она меня. Смотрит поначалу спокойно так, как будто ничего серьезного не происходит, потом как взвизгнет, на все это гребанное помещение, аж перепонки сморщились. Ну, я, конечно, понял в чем дело, говорю, не ссыте барышня, мол, вовсе я не вурдалак и даже не вампир, а всего лишь результат хуевой врачебной диагностики. А она такая в непонятках, мол, молчите, не врите, сама личико руками закрывает, короче, ссыт. Я ей, не ссы милая, а лучше выковыривай меня отседова поскорей, потому как я скоро околею.
Одному богу известно, как она в себя пришла, но как-то пришла ведь, иначе я б сейчас перед вами не стоял. О, звонит кажись…
Мы такие хором: «Кто, звонит-то?»
– Кто, кто? Нюся! Девушка из морга… Да, Нюсь! Нормально. Ага, оклемался… Ну где-где? Давай на Выхино, в шесть… Целую. Пока…
Прошло два года. С наркотой Саня завязал окончательно. Может принудительная экскурсия в морг повлияла, а может Нюся. Она ж жена его теперь законная, вот уже, как полтора года. Дочка подрастает. Тоже, Саня… Жаль только, с нами – корешками своими, Саня реже видеться стал. Что поделать – дела семейные. Нам поначалу обидно было, но потом, как говорится, вошли в положение, привыкли. Да и лучше уж так, чем, как раньше.
В общем, такой он непредсказуемый пацан – Саня Шелкопрядов, человек, можно сказать, заново произведенный на свет. И думаю, правы те, кто говорит, что для того чтобы заново родиться, нужно, как минимум один раз умереть…
Человек – сыр
Две вещи на этой давно ничему не удивляющейся земле, пахнут изысканным сыром Рокфор. Это, собственно, сам сыр Рокфор и заполонившие выразительными «ликами» бескрайние просторы моей многострадальной родины российские бомжи. Запах тот, врезающийся в наше, до поры непорочное сознание, благодаря яркой неповторимости закрепляется в нем, как клещ на холке беспризорной дворняги и существует в таком неприглядном виде до самого конца.
Словно два противоположных полюса – северный и южный, холод и зной, добро и зло, в конце-то концов, сия сладкая антагонистическая парочка ароматным ветерком витает в нашем бытии и ни что не послужит ей подходящей заменой.
Заходя, к примеру, (в зависимости от материального достатка), в «Азбуку вкуса», «Седьмой континент», или доступную многим «Копейку», мы неизменно, хотим того или нет, наткнемся сначала на пасущегося подле бомжа, а в самом маркете на дорогой деликатес. Запах же при этом, уверяю вас, будет одним и тем же. И не надо спорить!
Сержант милиции Вася Судаков также не ровно дышал, как к выше упомянутому изыску, так и к субъектам, чье местожительство считалось неопределенным. Что и говорить, Вася боготворил сыр, но не мог себе его позволить даже в ничтожно малых количествах, потому что рассматривал взяточничество, как непростительный грех. К тому же, кумир его – Степанов Степан, проживавший некогда в доме восемь, дробь один у Заставы Ильича и по сей день оставался незыблемым идеалом. В силу же избранной в ранней юности профессии, Василий время от времени сталкивался с этим специфическим запахом и сегодняшний день не стал исключением.
Бомж Валера Пырьев, собирающий на выпивку и пропитание около упомянутой «Копейки», последний раз принимал горячий душ с мылом года полтора назад, от сего дня. Столь редчайшая процедура происходила в приемнике-распределителе, где-то под Тулой и, помнится, запала в омертвевшее к тому времени Валерино сознание, как величайшее физиологическое потрясение. Но что ему было думать об этом сегодня?! Суженные до предела кровеносные сосуды требовали спасительной дозы и от того он – мрачный, зелено-серо-больной, сгорбленный и жалкий в свои тридцать четыре года просил милостыню, со сдержанной гордостью выставляя на всеобщее обозрение, ампутированную чуть выше колена, левую нижнюю конечность.
Народу было не до него, но даже те редкие потенциальные сочувствующие, которые свободной от пакетов рукой шарили у себя в карманах, приблизившись к объекту резко шарахались от стойкого сырного амбре, и быстро передумав, шли по своим делам дальше.
Вася тоже хотел поначалу пройти мимо (его рабочий день подходил к концу), но что-то щелкнуло в его уставшей голове и он остановившись в метре от бедолаги, тихо спросил:
– Ну что, хреново подают?
Валера попытался было выпрямиться, но резкая боль в пояснице вынудила сделать противоположное движение:
– Сам видишь, начальник.
– Собирайся, пойдешь со мной.
Пырьев, испугавшись ни на шутку, быстро огляделся по сторонам, выискивая заплывшими зенками милицейский УАЗик, затем поудобней опершись на костыли и неуверенно сделав шаг вперед, привычно ответил:
