Николай Олейников - Пучина страстей

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался Он в капкане
И теперь он казни ждет

Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят

У стола лекпом хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню «Тройка удалая».

Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет — она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет

Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало —
Вот что душу образует

Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья

Против выводов науки
Невозможно устоять
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать

Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть

И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню

И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента
От увечий и от ран
Помирает таракан

Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.

Все в прошедшем — боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!

Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан —
Это мученик науки,
А не просто таракан.

Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.

Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

В чертогах смородины красной
Живут сто семнадцать жуков,
Зеленый кузнечик прекрасный,
Четыре блохи и пятнадцать сверчков.
Каким они воздухом дышат!
Как сытно и чисто едят!
Как пышно над ними колышет
Смородина свой виноград!

Приятен вид тетради клетчатой:
В ней нуль могучий помещен,
А рядом нолик искалеченный
Стоит, как маленький лимон.

О вы, нули мои и нолики,
Я вас любил, я вас люблю!
Скорей лечитесь, меланхолики,
Прикосновением к нулю!

Нули — целебные кружочки,
Они врачи и фельдшера,
Без них больной кричит от почки,
А с ними он кричит «ура».

Когда умру, то не кладите,
Не покупайте мне венок,
А лучше нолик положите
На мой печальный бугорок.

Маршаку позвонивши, я однажды устал
И не евши, не пивши семь я суток стоял
Очень было немило слушать речи вождя,
С меня капало мыло наподобье дождя

А фальшивая Лида обняла телефон,
Наподобье болида закружилась кругом
Она кисеи юлила, улещая вождя,
С ней не капало мыло наподобье дождя

Ждешь единства —
Получается свинство

Птичка малого калибра
Называется колибри.

Ножками мотает,
Рожками бодает,
Крылышком жужжит:

— Жи-жи-жи-жи-жид! —
Жук-антисемит.

В лесу не стало мочи,
Не стало нам житья:
Абрам под каждой кочкой!

— Да-с… Множество жидья!

И солнышко не греет,
И птички не свистят.
Одни только евреи
На веточках сидят.

Ох, эти жидочки!
Ох, эти пройдохи!
Жены их и дочки
Носят только дохи.

Дохи их и греют,
Дохи и ласкают,
Кто же не евреи —
Те все погибают.

— Бабочка, бабочка, где же ваш папочка?

— Папочка наш утонул.

— Бабочка, бабочка, где ж ваша мамочка?

— Мамочку съели жиды.

Воробей — евреи,
Канарейка — еврейка,
Божья коровка — жидовка,
Термит — семит,
Грач — пархач!

Через плечо висит на перевязи шпага, а на талии
Крючками укреплен широкий пояс из тисненой кожи
Рука военного покоится на пистолетном ложе,
Украшенном резным изображением баталии.

Король Британии сидит на облаке,
ногою левой попирая мир.
Над ним орел, парящий в воздухе,
сжимает молнии в когтях.
Два гения — один с огромной чашей,
Похожею на самовар,
Другой — с жезлом серебряным в руках —
Склоняются к ногам непобедимого владыки.
Внизу вдали идут в цепях закованные пленники

В обширном гроте, в глубине его,
  сидят на камнях две полунагие нимфы.
В корзине возле них лежит колчан со стрелами и лук.
Держа в руках ореховую ветку, третья нимфа
Взлетает вверх на каменную глыбу,
Покрытую малиновою драпировкой.
Тут же, на переднем плане, — две собаки.
Одна из них схватила кость, другая — лает.
Через широкое отверстие, проделанное в гроте,
  открывается пейзаж.
Вдали синеют горы, ближе — озеро сверкает и ручей.
В ручье купаются еще четыре нимфы,
  из которых две сидят верхом на спинах у других.

В убогой горнице перед пылающим камином
Сидит на стуле человек.
Его кровать, покрытая когда-то балдахином,
Стоит в углу, забытая навек.

Сидящий трубку курит и мечтает,
Прилежно глядя на огонь.
Слуга вино ему из глиняной посуды наливает,
Забрав стакан в широкую ладонь.

Мужик схватил другой стакан и смотрит,
Через стекло любуяся вином…
Слуга молчит, желая приободрить хозяина.

В просторном помещении со сводами
  сидит хозяин виноградника.
Его изобразил художник в виде пожилого человека,
Носящего тюрбан из полотна и черную одежду.
Хозяин смотрит на работника и делает рукою жест,
  изображающий отказ.
Работник не уходит. Он, как бы глазам своим не веря,
Глядит на собственную руку, на ладонь,
Куда хозяин положил монету,
Награду скудную за нерадивый труд.
Товарищи работника — их четверо —
  поспешно удаляются, почти бегут
Направо к выходу, где в темном отдаленье
  виднеется еще одна фигура —
Фигура старика в высокой красной шапке
  и с кошельком в руках.
Он улыбаяся укладывает деньги в кошелек.
А рядом с ним с раскрытой книгою стоит
Конторщик молодой и стоя что-то пишет в книге.

В раскинутой под деревом палатке
Сидят за столиком две дамы и солдат.
Вокруг разбросаны тюки и седла в беспорядке.
В углу бочонки с порохом стоят.

Среди фигурок можно различить военачальника
в расшитой епанче,
Его коня, его немногочисленную свиту,
Его врагов — двух всадников, съезжающих с холма
  в цветущую долину.
У одного из них мы видим на плече
Висящую на ленте мандолину.

На всем скаку из пистолета
Стреляет в пешего солдат
На нем винтовочка надета
И бомбы-дьяволы висят.
А рядом труп кавалериста.
В ушах звенит призыв горниста