Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Ты все же думаешь, что дважды два четыре?
Что логике любовь подчинена?
Что мы живем с тобой и дышим в мире,
Где за волной бежит такая же волна?

Вода, увы, не утолит сердечной жажды.
Гармонию, как червь, подточит шум,
И то же слово, сказанное дважды,
Всегда переиначит расторопный ум.

Возьмешь иное слово, а оно,
Как теплый воробьеныш, затрепещет
В твоей руке, замрет, — еще одно
Движение, и вот — уже темно
Вокруг, и ширится во мгле пятно
Безмолвия, упрямо и зловеще.

О если б сохранили пальцы след
Живого, словно летний дождь, дыханья,
Чтоб в дни преодоленных нами бед,
В часы восторга, славы и побед,
Мы помнили, что в мире нашем нет
Пронзительней воспоминанья.

Вкруг проруби снежком присыпано слегка.
Среди кристалликов разнообразных
Петляет клинописная строка
Меж прочих строчек, с нею не согласных.
Воронью путанную мысль сравнить нельзя
Ни с заячьим подскоком прытким,
Ни с волчьею строкой, ведущею в поля,
Ни с воробьиным стершимся петитом.

На глиняном необожженном кирпиче
Своих богов прославил сумериец,
И до сих пор на клинописных матрицах хранится
Не звук, но смысл его речей.
Тот сумериец стал песком и глиной,
Стал прахом, как и всякий человек,
А мы, пройдя веков и горы и низины,
Бесстрашно входим в мир его библиотек.

Но вот — каким вороньим божествам
Посвящена в снегу петляющая строчка?
Как нам проникнуть в тайну естества
И не расстаться с нашей оболочкой?

Солнце зашло.
В полумраке лежит Иудея.
Изнемогая от звезд,
Глухо вздыхает ночная вода.
Ночь как стекло.
Чуть мерцая, на камнях белеет
Тонкая кромка соленого льда.

Ветер принес
На мгновенье дыханье ночное,
Запах пустыни и трав,
Облако тысячелетнего сна, —
И под откос,
Точно камни на дно голубое,
Падает взрывов тяжелых волна.

Время вдали,
Как верблюд, по пустыне шагает,
На серебристом песке
Ветер слепые заносит следы.
Горстью земли
И песка станет сердце. Кто знает, —
Может быть, каплей соленой воды.

Осколок подводного мира,
Прозрачный, серебряный шар.
Какая у рыб непонятная лира!
Как непохожа на нашу душа!

Ты плавные видишь движенья,
Магический блеск чешуи,
Ты слышишь подводное пенье,
Обаянье холодной струи,

И с ритмом беззвучным встречаясь,
С дыханьем неслышной строки,
Ты чувствуешь, как за плечами
Золотые растут плавники.

Две черные кисточки на острые уши
Для красоты прикрепив,
Молится белка на лесной опушке,
Как на паперти, — лапки сложив.

День благовещенья сегодня, быть может,
Первой сосулькой ее озарил,
Быть может, слетел к ней посланец Божий,
Некий беличий Гавриил.

В знак того, что случится, что будет,
Уронила сорока перо:
И когда-нибудь
Бельчонок начнет проповедовать людям
Недоступное людям добро.

Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей,
Качался паук на тонком и звонком луче,
А лучик другой — мне казалось, он дышит
И поет у меня на плече.
В мире много таинственно радостных звуков.
Я их слышу, когда ты положишь на плечи мои
Твои загорелые руки,
Многозвучные руки твои.
Ты помнишь — огромное солнце пылало,
Твоя золотая дрожала рука,
И лучи — всем спектром звенящие жала —
Пронзали расплавленные облака.
Любимые волосы звенели скрипичным оркестром —
Что ни волос, то новый светящийся звук,
И в ладонь — точно там для него уготовано место, —
Как первая скрипка, спускался паук.

Все больше тяжести,
Все меньше нежности…

Где ты, бродяжество?
И в мире вражеском
Все — уже узкого,
Все меньше русского,
И слово стиснуто,
И горло сдавлено,
И тот — неистовый, —
В веках поставленный,
Меня невинного,
Меня в Воронеже…
Господь, прости меня,
Его — но можешь ли?

О где же он,
Тот Антигонин жест —
Землей и глиною,
Меня невинного,
Меня в Воронеже…

Ваш непоставленный памятник…
Перед ним — без конца плакатов и криков —
Пройдут правдолюбцы, лжецы, равнодушные странники,
Пройдет вся Россия — от мала и до велика.
Ложь и забвенье — предательства хуже.
Забвенье и ложь не лечат в больнице.
Пусть сердце сожжет очистительный ужас,
Из пепла оно возродится.
Анна Ахматова!
Ваши стихи — это совесть,
Которая снова нас жжет и тревожит,
И знаю — от Вашего скорбного слова
Станут новые люди яснее и тверже.

Сочетанье согласных и гласных —
Кости и мускулы тела,
Но тело мертво и безгласно,
Пока его кровь не согрела.

Подчиняется каждое слово
Ритму незримого сердца,
Чтоб смогло потускневшее олово
Золотом вдруг согреться.

О, зачатье стиха непорочно!
Взлетает, как иволга, муза,
Одевается магией строчка,
И звенит оперенная музыка.

Муравей этой музыкой дышит,
Звуки на ниточку нижет, —
А глухой утверждает — «не слышу!»,
А слепой заявляет — «не вижу!»

Эти споры, поверь, никудышны.
В ответ на стихи мои русские
Муравей чуть заметно, чуть слышно
Сигнализирует усиками.

Многословья не терпят ни жизнь, ни стихи:
От рифмы до рифмы, казалось бы, — версты,
И, казалось бы, редко кричат петухи
По ночам в полумраке разверстом.

Но от крика до крика молчаньем полна
В магическом однообразии ночи
Вся бессмертная жизнь. От звена до звена
Протянулась в безгласии истина строчек.

Эту истину трудно, быть может, найти
И не соблазниться мгновенным и броским.
Только верную рифму наметив в пути,
Ты не станешь чужим и пустым отголоском.