Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Оттепель. Лес, и в лесу — ни тропинки:
Куда ни посмотришь — береза да ель.
На осевшем снегу голубые рябинки
Разбросала ночная капель.

Но ненадолго: вот северный ветер
По лесу пройдется и все закует,
И на каждой прогалине, в каждом просвете
Заблестит лакированный лед.

Ветки наденут стеклянные платья —
Одежды для бала должны быть тесны,
Но им кажется, что ледяные объятья
И милей, и прекрасней весны.

Вздыхает тревожно ночная земля,
Ложится на платье роса голубая,
И к небу, как стрелы, летят тополя,
В полумгле серебристые листья роняя,

И ухает глухо большая сова,
Друг с другом кузнечики спорят и спорят,
В нескошенном поле цветы и трава —
Безголосые — все же им радостно вторят.

Роса и кузнечики, ночь и поля
Покорны присущему жизни томленью,
А ты, не расслышав, как дышит земля,
Ты проходишь сквозь мир безучастною тенью.

…И слова тебе не скажи. Неужели
Только прошлым мы живы с тобой? Посмотри
На закатом сожженные синие ели
И в небе — на взвихренных туч янтари.

Я знаю — ползет из ночного болота
Нам навстречу клоками туманная муть.
Что ни миг, то тусклей и темней позолота,
И красок былых никогда не вернуть.

И все же, пока от земного дыханья
Поднимается пар и в холодной дали
Чуть трепещет звезда, и доступно лобзанье, —
Мы взяли не все от бессмертной земли.

На опушку, где ясень и вязы,
Где кусты ежевики и мгла,
Летним вечером накрепко связанных,
Память нас вновь привела.

Там, на небе, чуть видные звезды
И невидимые небеса.
Сенокос, и качается в воздухе
Запахов душных река.

Но с годами все глуше и строже,
Все скупее становится речь.
Нам немыслимо и невозможно нам
Высказать — и сберечь:

Ведь за каждым оброненным словом
Нерожденные стонут слова,
Отливая свинцом и оловом,
Точно скошенная трава.

Мы в тени прошлогоднего стога
Не помедлим сегодня с тобой.
Над ночною, над темной дорогою
Пахнет скошенною травой.

Убежденья твои голословны:
Что ни довод — то новая ложь,
Да и фраза-то каждая словно
Потревоженный палкою еж…

Ты забыла? Мы осенью прошлой
Вот такого в овраге нашли.
Как он иглы свои разъерошил,
Только нас увидал издали.

Теплый дождь моросил, и поганки
В тот насыщенный влагою год
На лесной порыжелой полянке,
Будто дети, вели хоровод…

Неужели же ты позабыла,
Как порой, щекоча и зудя,
За намокшее платье скользила
Беспокойная струйка дождя?..

Блестит сыроежка, покрытая лаком,
Зеленую шляпку свернув набекрень.
До чего этот воздух прогалины лаком!
До чего же пахуча меж соснами тень!

Сорвешь этот гриб — и на самом-то деле
Забудешь, что счастье иначе зовут,
И слышишь — в грибном перепончатом теле
Все хрупкие запахи леса живут.

Ложится скатертью под ноги
Кристаллический снежок.
Видишь — нет уже дороги,
Видишь — на ночном пороге
Белой бабочкой прилег
Неосмотрительный снежок.

Неосмотрительный, упрямый,
Он ложится на стекло,
Горбиком к оконной раме
Прислонился этот самый
Снег, похожий на крыло.
Сквозь запотевшее стекло

Душа покинутого дома,
Золотая, смотрит вслед.
Все, казалось бы, знакомо,
Все по-прежнему весомо,
Только вот, — тебя уж нет,
Засыпан снегом узкий след.

Вечерний воздух над излучиной Оки,
Над скошенным, чуть порыжевшим лугом!
Поверхность золотистая реки
Распахана лучом, как острым плугом.

За бороздою режет борозда
Отполированную светом реку,
И плещется прохладная вода
Мильонами сияющих молекул.

А там, где над обрывом, вдалеке,
Сосновый бор горит иконостасом
И свечи отражаются в реке,
И горизонт закатом опоясан, —

Тому на языке названья нет!
Кто может, не сгорев, коснуться света,
Который, может быть, дает ответ
На то, чему не может быть ответа!

Лохмотьями снега прикрыта едва
У края канавы сухая трава.

Как жирные спины заснувших тюленей
Лежат многочисленные поколенья

И грядок и клумб. Вдалеке парники,
Пирамидою сложенные костяки

Поломанных рам и прогнившие доски,
И желтые стены пустого киоска…

И все для того, чтоб, подумав, сказать,
Что даже и это порой благодать,

Что пахнет до одури жизнь перегноем,
Что в землю уйдем — ничего не откроем.

В моей руке легка сухая горсть земли,
Но все же слышен смерти пыльный запах…
А облако над головой моей, вдали,
Бежит по синеве на белых лапах.

Оно глядит и видит сверху тень свою,
Летящую по золотому краю,
И запрокинутую голову мою,
Которую к нему я поднимаю,

И знает облако, что, ослабев в борьбе
С природою, ее все тайны вызнав,
Я молча покорюсь моей судьбе
И стану прахом, микроорганизмом,

Тем самым прахом, тою пыльною землей,
Которая, теплом моей руки согрета,
Увидит небо, захлебнется синевой,
В себе самой найдя источник света.

Собака не знает, что смертным
Душа ее телом прикрыта,
И дождик не знает, что ветром
Его оторвет от зенита…
………………………………….

Стоят часовые на страже
У нашего смертного ложа —
Но как человеку расскажешь,
Но как человеку поможешь, —
Холодного пота томленье,
Бессилье земного незнанья
И горечь… и вдруг — изумленье
Убийственного очарованья,
Того, что откроется после,
Того одиночества смерти,
Которое мыслью слепою
Нельзя ни узнать, ни проверить.

Душа беспамятна. Она не знает
Того, что было с ней. Лишь настоящим
Она живет, горит, изнемогая,
Огнем бездымным и блестящим.
Как вспышка молнии, как магний белый,
Сквозь хаос прорываясь дивным светом,
Она летит над нашим смертным телом
Земле несопричастною кометой.

Но иногда за выспренностью слов,
За ломоносовским высоким стилем
Ты вправду видишь очерк берегов,
Которых больше нет — и все же — были.
И, вглядываясь пристально, во мгле
Вдруг различаешь ты почти с испугом
Обыкновенный вечер на земле,
Неторопливую прогулку с другом
И несколько совсем случайных фраз
О том, что вечер пуст и странен,
Что вот опять, уже в который раз,
О смерти думаешь… И вдруг в тумане
Нечаянный и резкий хруст сучка
Из-под ноги неуловимо брызнет,
И этот звук, как искра у виска,
Напомнит свет давно минувшей жизни.