Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Привет, родимая стихия,
мой сад, мой самодельный стол.
Вот снова здесь пишу стихи я —
знать, снова сам себя обрел.
Мой слух, как лучшее лекарство
, как радость, ловит посвист птиц.
Оно мое — все это царство
без потолка и без границ.
Здесь вновь дано мне причаститься
своей святая из святых...
И снова небо заискрится
в лучах слепящих, золотых.
И то, что сумеречно снилось,
смогу увидеть наяву.
Наверно, в этом — Божья милость,
затем я, может быть, живу.

Меж двух дубов, раскидистых, могучих,
проклюнулся дубочек в три листка.
Он должен крону вынести под тучи
когда-нибудь, в грядущие века.
Но крону он не вознесет. В расцвете
под тучи не поднимется дубок.
В корявые, раскидистые ветви
упрется, как в железный потолок.
И сколько бы ни бился он упорно,
брешь не пробить в нем, хода не найти:
по сторонам — расти себе просторно...
А высота запретна — нет пути.
И будет ствол его в уродливом изгибе
разлапист, подневолен, невысок...
Меж двух дубов не к месту, на погибель
проклюнулся малюсенький дубок.

Зачем я родился?
Чтоб солнце увидеть,
чтоб правду любить
и чтоб ложь ненавидеть.
Чтоб в час испытанья,
в жестоком бою
не дрогнуть пред смертью
за землю свою.

Зачем я родился?
Чтоб сеять добро,
не злато копить,
не копить серебро,
а быть и богатым,
а быть и счастливым
от блеска реки
и от золота нивы.

Зачем я родился?
Чтоб чтить свою мать,
чтоб каждое утро
работой встречать.
И в день яснолицый,
и в день хмуро-серый
в людское величье
крепить свою веру.

Зачем я родился?
Чтоб в буднях жестоких
выковывать нужные
честные строки.
Набатную песню
о мире сложить
и с нею в сердцах
человеческих жить.

По традиции сейчас стихи пишу.
Все-таки я радуюсь итогу:
двигаюсь, страдаю и дышу.
Разве это мало? Слава Богу!
Високосный мачехой мне был:
горечь я отведал в изобильи —
лютый ветер остужал мой пыл,
непогода сковывала крылья.
Словно встал на роковой черте,
чтобы опуститься на колени,
и казалось, что моей мечте
в пропасть предназначено паденье.
В пропасть. И тогда дела с концом,
от мечты осколки полетели...
Без нее ты станешь мертвецом,
хоть порядок полный будет в теле:
будешь есть, гулять навеселе,
только не увидишь бригантины...
Ну и что ж, на матушке-Земле
чаще благоденствуют кретины,
процветают, широко живут,
властью обладают исполинской,
и тебя, мечтателя, зажмут,
если ты не мыслишь по-кретински.
Нет, я в ноги им не упаду,
и с моей мечтой мне не расстаться.
Верю: в наступающем году
да еще последующих двадцать
я пойду сквозь ветер, дождь и снег,
не завязну в самой вязкой тине.

Я не существо,
я — человек!
Жизнь моя
на вольной бригантине.

Стою у берега песчаного, крутого,
почти недвижной кажется река.
Она в степи сверкает как подкова,
застыли кучевые облака.
Степь залита едва дрожащим светом.
Покой.
Жара.
Июль.
На гребне лето...
Но вдруг в траве мелькнула куропатка:
она бежит за сереньким жучком.
За куропаткой, как играя в прятки,
лисица пробирается тайком.
Над степью беркут-великан кружится,
еще мгновенье — и наверняка —
вопьются когти в рыжие бока,
от зорких глаз не спрятаться лисице.
Но жизнь и беркута не стоит ни полушки:
он черной смертью над лисой повис,
не ведая, что сам уже на мушке:
раздастся выстрел — беркут рухнет вниз!

Хотел я мирный написать пейзаж —
не получилось.
Степь...
В степи мираж...

Уходит лето. С каждым днем
зеленый лист чуть-чуть желтеет.
Скупее солнце землю греет
все угасающим огнем.
Пустеет сад. Несет прохладой
и с чистой речки, и с небес.
И глухо ропщет хмурый лес:
— Не надо осени, не надо!
А осень к нам идет, идет
законной, вековой тропинкой.
И удивленная травинка
к другой травинке робко льнет...
Уходит лето...

Итак, окончательно осень
расправилась с летом.
Деревья раздела,
подула порывистым ветром,
косыми дождями
стучится по стеклам оконным,
опавшие листья гоняет
и крутит по склонам.
...И кажется, грезят
о небе безоблачном, синем
на стеблях высоких
девичьей красы георгины,
грустят, ожидают...
Уже сочтены их минуты:
ударит мороз,
и цветы почернеют под утро.
Вот так предназначено
жестким законом осенним.
И нет им надежды —
пошли холода в наступленье.
Но я в этот час на погибель
цветы не оставлю,
домой их возьму,
в кувшины с водою поставлю...
За окнами осень.
А в доме, как отзвуки лета,
живут георгины,
последние пахнут букеты...

Вечная слава погибшим бойцам —
братьям отважным, героям-отцам,
мир на Земле защитившим в боях,
память о них не померкнет в веках.

Яркое солнце, поля и цветы,
радостный труд, и любовь, и мечты
наши бойцы отстояли для нас
жизнью своей в тот решительный час.

Плещутся волны по новым морям,
мчатся ракеты к далеким мирам,
город за городом в дебрях встает —
это сынам,
павшим сынам
салютует народ.

Вечная слава погибшим бойцам,
братьям отважным, героям-отцам,
мир на Земле защитившим в боях,
память о них не померкнет в веках!

Мелкий снег летит и стелется,
извивается в кольцо.
Я люблю, когда метелица
ветром бьет в мое лицо.

Ты со мной, моя красавица,
как тепла твоя рука.
А луна для нас старается,
светит нам сквозь облака.

Косы русые, атласные,
закудрявились, как хмель.
А глаза, как звезды ясные,
мне сияют и в метель.

Я скажу слова заветные.
Что ответишь ты сама?..
Эх, дорожка наша светлая!
Эх ты, зимушка-зима!

Качались гулко вековые ели.
О чем они тревожно так шумели?
О том ли, что таинственный поселок
в лес врезался, как города осколок?
О том ли, что ученый пожилой,
простившись нежно с внуком и женой,
спокойно, не испытывая муки,
по зову разрушительной науки
шел мимо этих елей в институт,
чтоб там, в тиши в огромном кабинете
сегодня завершить зловещий труд,
себе на горе, на беду планете:
взорвется бомба! Черный час грядет —
ученый
внука и жену убьет...

                Ламаре Чкония

В минуты невзгоды, веселья, тоски,
мне песни твои и теплы, и близки.
Средь вечера будто бы солнце встает,
коль голос Ламары в эфире плывет...

Твой голос волшебный звучит вдалеке,
то в небо взметнется, то прянет к реке,
то к самой душе на мгновенье прильнет,
то вновь устремится в звенящий полет.

Предупреждают годы грозно:
«Как ты, приятель, ни храбрись,
одолевать преграды поздно,
когда твоя на склоне жизнь».

Под солнцем что же мне осталось?
Неспешно подвести итог?
Фатально, смирно встретить старость?
А там — что уготовит Бог?..

Что уготовит — сытость брюха,
дней одноликих серый ряд.
Ни зренья острого, ни слуха.
По временам менять наряд...

Потоку лжи бесспорно веря,
для бодрости попить вино...
С утра до вечера на сквере
играть в картишки, в домино...

К чертям застой, оцепененье!
Мне нужен позарез — разбег,
толчок и взлет, преодоленье!
Немолод я, но человек.