Александр Кердан - Избранное

Огонь не только в стужу согревал
И освещал в церквах святые лики.
Бывало, он и книги пожирал,
И жизни обрывал умов великих.

Так и в душе:
не все, что греет, —
свет,
К которому душа должна стремиться…
Сгорают чувства, память прошлых лет,
Как будто запрещенных книг
страницы.

А ты – молчишь…
Ну, что же ты, поэт,
Ужель забыл былые песнопенья?
Как инквизитор, в черное одет,
Глядишь в огонь и ворошишь
поленья…

Так получилось: два врага —
На книжной полке, рядом…
Не сходятся на кулаках,
Не жгут друг друга взглядом.
Им надо было бы давно,
Без злобы и без мести,
Вот так простить друг друга,
но
В земле лежащим все равно,
Что книги встали вместе.

В деревне маленькой своей
Хотел бы я пожить, как Пушкин…
Чтоб – чистоплотные подружки,
И с няней поздние пирушки,
И скука много зимних дней.

И все же – отчее именье:
Гуляй, хоть ночи напролет,
Лови счастливые мгновенья…
А в результате – вдохновенье,
Как друг далекий, завернет.

Без приглашенья, ненароком,
Вдруг – колокольцы у ворот!
Встречай его, босой, с порога…
А после – быть легко пророком,
Когда округа в сне глубоком,
А у тебя душа поет.

Тут все: и оды, и частушки,
И прозы монолитный строй…
Пока кукует мне кукушка,
Хотел бы я пожить, как Пушкин,
Но – я не Пушкин, я другой.

Задумчивый, пьяный мужик
Стоит, прислонившись к березе…
Коль к рифме читатель привык,
С «березой» рифмуются «слезы,
Мимозы, морозы, обозы».

Так вот, у того мужика
(Все рифма нейдет с языка), —
Что утром был вовсе тверезый,
Но принял изрядную дозу —
В груди пробудилась тоска!

А лучше нет средства пока —
Бороться с житейскою прозой,
Чем, выпив три кружки пивка,
В любви объясняться березе,
Ей нежные гладя бока…

А голуби рябину не клюют,
Она по нраву разве что воронам,
Когда уже устанет быть зеленой
И холода вина в нее нальют.

Вот – наша жизнь:
Еще весь в гроздьях куст,
Но, словно листья, облетели грезы…
Судьба-ворона так и ждет мороза,
Чтоб нас с тобой распробовать на вкус.

И высохнут дождинки на ветру,
И облака заштопают прорехи
Снежинками —
наследницами века —
В новорожденном веке, поутру.

И станут реки покрываться льдом,
Как наша память —
междометий коркой…
И воздух будет сладковато-горький,
Как вздох о несвершившемся
былом.

Какие чудные пейзажи
Порой являет нам закат!
Над крышами многоэтажек
Дворцы небесные висят.

Ты из окна своей квартиры
Глядишь на облачный чертог
И веришь в гармоничность мира,
В котором так талантлив Бог.

Река уносит образ и хранит
В своих волнах Вселенной отраженье.
Нас к ней влечет…
Она в себе таит
Загадку непрерывного движенья.

Ужели оттого, что все течет,
Что сами мы когда-то канем в Лету,
Так любят люди зрить струенье вод?
Не все загадки требуют ответа.

Опять на темы вечные пишу,
Поскольку человек, увы, не вечен…
Осенним полднем радостно дышу,
А за окном уже январский вечер.

Высоких звезд искристый хоровод,
Снег – на висках и не успеть проститься…
И не дано узнать мне наперед
Все то, что утром, может быть, случится.

И тут спасает Вечность…
Жизнь и смерть,
Любовь и нелюбовь – то свет, то тени…
Когда не можешь в завтра посмотреть,
Легко судить о судьбах поколений.

Закончена книга, а жизнь продолжается.
В ней – каждое утро, как чистый листок…
Живу и творю, ошибаюсь и каюсь,
С одним утешеньем: еще – не итог!

Хотя и закончена старая книга,
И с этой эпохой прощаться пора,
Стою на пороге событий великих,
Но все же не тех, что случились вчера.

Звенят, как куранты, межзвездные выси,
В которые смотрит с надеждой душа…
Осталось – не думать о мистике чисел
И новую книгу начать не спеша.

Воздух такой в нашем городе – редкость.
Разве, что в мае и после дождя…
Будто бы это вдруг сельская местность
Из-под асфальта явила себя.

Запах черемух и запах озона —
Предупрежденьем: грядут холода…
Будто опять очутился я дома,
Где только небо, земля и вода.

Где, растревоженный памятью древней,
Сызнова ты начинаешь житье,
Вдруг осознав,
город – это деревня,
Просто забывшая имя свое.

Здесь море янтарною свежестью лечит,
Качая ветрами соленую даль…
На щедрость такую ответить мне нечем,
Но вот расставаться заранее жаль
С откосом, где рядом и липы, и сосны,
Где воздух йодом пропитан насквозь,
Где время пронзает прозрением острым —
От радости встречи, короткой до слез.

Пока еще багряная лоза
Вином не стала и лозою новой,
И соки в ней прозрачны, как слеза,
А буйство дремлет, как в слезе гроза,
До встречи с твердью, дать отпор готовой,
Мы можем просто молча вдаль смотреть,
Как солнце раскаляет листьев медь,
А вечер им подарит цвет латуни…
Как в гроздьях время вызревает втуне
И ничего не ведает про смерть.

Я Черное море назвал по-старинному – Понт…
Так манит меня к кипарисам, растущим вдали,
Шагать по дороге – по самые икры в пыли —
И чувствовать кожей, как солью становится пот.

Над выжженной степью – светило во весь горизонт,
От яркого солнца в глазах вся округа темна…
И цокот цикад набегает, как будто волна,
В которой мне слышится слово заветное – Понт.

Париж увидел из окна автобуса…
Подумаешь, вот невидаль – Париж!
Названьями, что где-то есть на глобусе,
Нас на Урале вряд ли удивишь.

И я бывал в Париже и в Берлине
И через Лейпциг дважды проезжал,
Хоть должен вам признаться, что доныне
Пределов родины не покидал.

В глухом краю между Чесмой и Варной,
Проселками средь ковылей пыля,
Я знал, что нет земли обетованней,
Чем эта, жизнь мне давшая, земля.

И, если речь ведем мы о Париже
(Пусть судят обо мне, о чудаке…),
Мне тот Париж понятнее и ближе,
Где говорят на русском языке.

Где нет ни башни Эйфеля, ни Лувра,
Где местный храм – совсем не Нотр-Дам…
Но сладок дым отеческого утра,
Открытого семи степным ветрам.