Нил Гейман - Осторожно, триггеры (сборник)
Колум Макиннес поглядел на меня сверху вниз, но ничего не сказал. Потом:
– Не прав ты. Истина – это пещера в черных горах. Туда ведет только один путь, и другого нет. Путь этот опасен и труден, а если ты ошибешься тропинкой, то умрешь один, среди скал.
Мы перевалили через кряж и устремили взоры вниз. Под нами расстилался берег. Там, далеко, виднелись деревеньки у самой воды. А на другой стороне моря из тумана выступали черные горы.
– Вон там твоя пещера, – сказал Колум. – В тех горах.
Кости земли, подумал я, глядя на них. Потом при мысли о костях мне стало неуютно, и, чтобы отвлечься, я спросил:
– А ты-то сам сколько раз там бывал?
– Только однажды, – он смолк. – Я искал этот остров весь мой шестнадцатый год, потому что наслушался сказок и думал, что если ищешь, то обязательно найдешь. Мне минуло семнадцать, когда я нашел его и принес оттуда столько золота, сколько смог унести.
– А проклятия ты не боялся?
– По молодости я не боялся вообще ничего.
– И что же ты сделал с тем золотом?
– Часть зарыл, и только я знаю где. Остальное пустил на выкуп за женщину, которую любил, и на то, чтобы построить хороший дом.
И замолчал, словно и так сказал слишком много.
На молу перевозчика не оказалось – только утлая лодчонка валялась на берегу, привязанная к дереву, сплошь перекрученному и почти мертвому (в такую трое взрослых нормального роста и то едва влезут), да колокол рядом с нею.
Я позвонил в колокол, и вскоре к нам по берегу пришел какой-то толстяк.
– С тебя шиллинг за переправу, – обратился он, естественно, к Колуму. – И три пенни за мальчонку.
Я выпрямился во весь свой невеликий рост. Пусть я не такой большой, как другие мужчины, но гордости у меня уж точно не меньше.
– Я тоже взрослый, – сказал я ему. – И заплачу тебе шиллинг.
Лодочник внимательно меня осмотрел, потом поскреб в бороде.
– Вы уж меня извините. Глаза уже не те. Я вас переправлю на остров.
Я протянул ему шиллинг. Он взвесил его на ладони.
– Пусть будет девятипенсовик, раз уж вы меня его не лишили. По нынешним темным временам большие деньги – девять-то пенсов.
Море было аспидного цвета, а небо над ним – синее. Пенные барашки гоняли друг друга по поверхности вод. Перевозчик отвязал лодку и с тарахтеньем потащил ее по гальке к прибою. Мы ступили в ледяную воду и забрались внутрь.
Под весельный плеск лодка легкими рывками шла вперед. Я оказался ближе к лодочнику.
– Девять пенсов – плата хорошая. Но я слыхал, будто бы в горах на Мглистом острове имеется пещера, битком набитая золотыми монетами. Древние клады, так люди говорят.
Он пренебрежительно мотнул головой.
Колум таращился на меня, так сильно сжав губы, что они побелели. Наплевав на него, я снова пристал к перевозчику.
– Пещера, полная золота… Дар не то от норвежских северян, не то от южан, не то от тех, кто, говорят, был задолго до любого из нас – кто бежал на запад, когда люди пришли в эти земли…
– Да слыхал я о ней, – отозвался тот. – И об ее проклятии тоже. Вот пусть оно за ней и приглядывает.
Он сплюнул в море.
– Ты – человек честный, гном, я по лицу твоему вижу. Не ищи этой пещеры. Никакого добра из этой затеи не выйдет, помяни мое слово.
– Уверен, ты прав, – отвечал я без тени лукавства.
– Уж точно я прав, – подхватил он. – Не каждый день доведется везти головореза и гнома на Мглистый остров. В этих краях, – добавил он, помолчав, – считается к несчастью говорить о тех, кто ушел на запад.
До цели мы доплыли в безмолвии. По пути море успело на что-то обозлиться и принялось шлепать волнами о борт лодки, так что мне пришлось держаться обеими руками – вдруг, чего доброго, смоет!
Полжизни прошло, пока мы, наконец, пристали к длинной косе из черного камня и двинулись по ней к берегу. Волны ярились и грохотали вокруг, соленые брызги целовали в лицо. На пристани какой-то горбун торговал овсяным печеньем и сливами, высушенными до состояния гальки. Я дал ему пенни и набил карман колета сомнительным лакомством.
Так мы вступили на Мглистый остров.
Я уже стар… по крайней мере, не юн, и все, что я вижу, напоминает о том, что я уже видел, так что я ничего больше не вижу впервые. Красотка с волосами цвета огня приводит на память еще добрую сотню таких же девиц и их матерей – и какие они были, когда вырастали, и какими стали, когда умерли. В этом проклятие возраста: все – лишь отражение чего-то другого.
Так-то оно так, но то, что произошло на Мглистом острове, который мудрые зовут еще и Крылатым, было похоже только на самое себя и ни о чем ином не напоминало.
Путь от прибрежной косы и до черных гор занимает один день.
Колум Макиннес поглядел на меня, ростом в половину его, а то и меньше, и припустил вперед такой размашистой рысью, словно хотел посмотреть, скоро ли я сдохну, поспешая за ним. Голенастые ноги так и несли его по сырой земле, сплошь убранной папоротниками и вереском.
Над головой плавно неслись низкие облака, серые, белые и черные – то прячась друг за дружкой, то снова показываясь.
Я дал ему вырваться сильно вперед, дал затеряться в дожде, пока его совсем не поглотило сырое серое марево. Тогда и только тогда я побежал.
Это моя тайна, одна из них, неведомых никому, кроме Мораг, моей жены, и Джонни с Джеймсом – моих сыновей, и дочери, Флоры (да упокоят Тени ее горемычную душу): я могу бегать и бегаю хорошо, и, если надо, бегу быстрее, дольше и тверже на ногу, чем любой человек нормального роста. Вот так я тогда и побежал, сквозь дождь и туман, держась возвышенностей и лезущих из земли костей черного камня, но все же пониже горизонта, чтоб не бросаться в глаза.
Он был сильно впереди меня, но я вскоре увидел его, и нагнал, и незамеченным промчался мимо, оставив между нами бровку холма. Внизу текла река. Я могу бежать целыми днями, не останавливаясь, не уставая. Это первый из моих секретов, но есть среди них и такой, который я не открывал до сих пор никому.
Мы уже решили, где встанем лагерем в первую ночь на Острове Туманов. Колум сказал, что под скалой, прозывающейся Человек-с-Собакой, потому что выглядит она точь-в-точь как старик и пес рядом с ним. Этой скалы я достиг ближе к вечеру. Под ней обнаружился грот, хорошо защищенный, сухой; в нем те, кто ходил этой дорогой до нас, оставили кучу растопки – хворост, палочки-сучочки. Я развел костер и хорошенько у него просушился – разогнал из костей холодрыгу. Дым так и стелился наружу и дальше, по вереску.
Уже совсем стемнело, когда Колум ввалился в пещерку и уставился на меня так, будто и не ожидал встретить по эту сторону полуночи.
– Что так тебя задержало в пути, Колум Макиннес? – невинно осведомился я.
Когда он ничего не ответил, я продолжал:
– Вот форель, сваренная в горной водице, и огонь, погреть кости.
Он ограничился тем, что кивнул. Мы съели форель и выпили виски, чтобы согреться. У дальней стенки грота громоздилась куча папоротника и вереска, сухая, коричневая, высоко взбитая, и той ночью мы спали в ней, поплотней завернувшись в сырые плащи.
Проснулся я в темноте. Горло мое холодила сталь – плоская сторона лезвия, не край.
– С какой стати тебе убивать меня посреди ночи, Колум Макиннес? – поинтересовался я. – Путь наш неблизок, и до цели еще далеко.
– С такой стати, гном, что я тебе не доверяю, – ответствовал он.
– Это не мне ты должен доверять, – возразил я, – а тем, кому я служу. А ежели ты ушел со мной, да без меня возвратишься, найдутся такие, кто знает имя Колума Макиннеса и кто пустит его по устам. Хочешь ли ты, чтобы имя твое трепали в Тенях?
Холодное лезвие никуда не делось.
– Как так вышло, что ты опередил меня?
– И как так вышло, что я отплатил тебе добром за зло, разведя огонь и приготовив еду? Меня не так-то легко потерять, Колум Макиннес, и негоже проводнику поступать так, как ты поступил сегодня. А теперь убери свой кинжал от моего горла и дай мне поспать.
Он, по обыкновению, ничего не сказал, но клинок спустя несколько мгновений исчез. Я заставил себя не вздохнуть и не выдохнуть, надеясь, что ему не слыхать, как у меня колотится сердце. Больше до рассвета я глаз не сомкнул.
На завтрак я сварил нам овсяной каши и покидал в нее несколько слив, чтобы хоть как-то их размяг-чить.
Горы высились перед нами, черные и серые на фоне небесной белизны. Над ними кругом ходили орлы, огромные, с истрепанными крыльями. Колум взял шаг поумереннее, так что я просто шел рядом – хоть и на один его приходилось по два моих.
– Далеко еще? – спросил я.
– День. Может быть, два. От погоды зависит. Если тучи спустятся – два дня, а то и все три…
Тучи спустились к полудню. Мир оказался закутан в одеяло тумана, которое было похуже, чем дождь: капли воды висели в воздухе, промокая нам одежду и самую шкуру. Камень стал скользким, так что мы с Колумом замедлили подъем и стали ступать осторожней. Теперь мы карабкались в гору – вверх, по козьим стежкам и крутым, утесистым тропкам. Камни кругом были черные и гладкие как стекло; мы шли и лезли, взбираясь, цепляясь за гору, скользили, качались, спотыкались, но даже в тумане Колум знал, куда идет, а я поспевал за ним.
