Автор неизвестен Европейская старинная литератураЕвропейская старинная литератураЕвропейская старинная литература - Тень деревьев

Мелкий, мелкий дождик падает,
И стучит он нежно, каплями слабыми…
Говорили об октябрьском утре отъезда,
Когда город нас снова зовет для занятий.
О холодном утре детства,
(Когда бодро встаешь с кровати.
Но это утро, когда дождь будит, стучится
И больше спать не дает,
Когда прошлое читаешь страница за страницей,
Вот оно прошлое, вот!..
В уголке маленькие воспоминанья,
Которые днем и ночью молчат.
И только утром в желтом тумане
Молчать не хотят.
И, просыпаясь, чувствуешь во рту горечь
Не то от вина вчерашнего,
Не то от прошлого, темного и страшного
…………………
Острый, острый дождик падает,
И стучит он тихо каплями слабыми…
Я жду, пока пробьет двенадцать
И надо будет встать с постели
И одеваться,
Чтоб начать этот день тяжелый,
Пустой и бесцельный.

В моей душе семь замков,
Ветер свищет из всех углов.
Нет у меня прекрасной дамы —
Выгнать из замка сов.

В моей душе семь мельниц,
Не вертятся крылья давно,
Нет у меня осла и телеги —
Привезти былое зерно.

В моей душе семь башен
Для пленных врагов моих,
Нет у меня палачей страшных —
Мучить утонченно их.

В' моей душе семь часовен,
Один капеллан поет,
Нет у меня огня золотого —
Прожечь каменный свод.

Корректный и немного жалкий, он в толпе блуждает одиноко,
О боже мой, как на других людей похож поэт,
Как все, одет,
И котелок приказчика на голове пророка.
Он дымом трубки небесам кадит,
Как в храме некогда левит.
И на него — по службе — женщины кокетливо глядят,
Он отвечает им послушно
И, выполняя сотни мелких дел легко и равнодушно,
Приходит к Notre Dame, глядит на каменный фасад,
Захлопнувшись за ним, зевает дверь,
И лишь теперь
Он с грустью вспоминает теплую кровать,
Где, одеяло натянув до подбородка,
Он мог бы долго спать,
Пока часы, как рой цикад,
Срезают металлические розы правильно и четко,
И срезанные розы к потолку летят…
Без удивленья смотрит он на пылкие витражи —
Он знает, что в его глазах горят порой такие же миражи.
Любовь к далеким небесам! Иное царство!
Большая чаша сладкого эфира,
Которую он должен выпить залпом, как лекарство,
Исхода нет и нет душе унылой мира!
Самоубийство, но оставим это доброму эстету…
И после пустоты бесцельных дней
Как он тяжел, господень храм, поэту,
Поэту, невзлюбившему земли, прикованному к ней.

Рембо, бродяга и поэт, был странен твой удел,
Ты на бесцельных празднествах, какой-то гость усталый.
Вкусить плодов, тебя прельстивших, захотел,
Плодов, которых не твоя рука срывала.
В унылом кабаке, при бледном свете газа,
Над детскими тетрадками склонившись, сразу
Ты, маленький кудесник, на листке средь злых карикатур
Царапал страшные сонеты и подписывал: «Артюр».
Ты был проклятым отроком из Шарлевиля,
И матери тебя на улицах «антихристом» клеймили,
Не ведая, какой огонь горел в глуби жестоких вежд,
Не заставляя сыновей лобзать края твоих одежд.
Ты был далеким братом тех баварских королей,
Что вечером, когда студенты пили возле бочек пиво,
Давали поглотить себя воде прозрачной и пугливой,
Познавши душу лилий и печальных лебедей.

То утро ясным было. Под сосной огромной,
Тебя почти касавшейся иглой зеленых рук,
Бродяга, как всегда, усталый и бездомный,
Пресыщенный дорогой вечной и тоской вокзала,
Искавший цели, ты ее почуял вдруг.
И под сосной огромной, начиная жизнь сначала,
Ты сжег свои стихи, и пламя книгу весело лизало.

Какой-то император в каске с перьями тебя дарил любовью —
Ты продавал в Европу кофе, перец, кость слоновыо;
Когда же кто-нибудь, оттуда приезжая, спрашивал тебя:
«Вы много ль пишете стихов?» — ты, усмехаясь про себя,
Сводил свои счета и только хмурил бровью.
Потом вернулся ты, чтоб умереть в Марселе,
Запрятав золото за пояс и больной ногой
Влача по знойной и жестокой мостовой.
Но тяжесть золота и раны одолели…
Тебя назвали верным сыном церкви, о бродяга неустанный,
За то, что ты шептал им, умирая, о Земле Обетованной.

Часы, как капли, падают подряд
В тишине соборов забытых;
Девушки с кадильницами тихо грустят
На серых плитах,
И часы мрачно
Плачут.

Девушки с кадильницами молятся устало,
Молятся, перебирая четки,
One расходятся без жалоб
И кротко.
    Распяли солнце
Стеклами темными, как монах мрачный,
Как часы черные,
Которые плачут.
    Солнце разорвано
Тенями святых,
    Длинных, худых.

    Солнце распяли,
)1 его золото сочится на плиты,
Орган не зазвучит молитвами веселыми.
У него нет прежнего голоса,
Он рыдает псалом забытый,
Протяжный, как часы, которые плачут,
И как монах мрачный.

Девушки думают —
Богу, наверное, очень грустно,
Оттого-то ему нужен этот темный храм,
Эти стекла угрюмые,
Это мрачное пенье,
Чтобы выразить к земным делам
Свое презренье.

Часы, как капли, падают подряд,
В тишине соборов забытых,
И девушки с кадильницами грустят,
Плачут, полные печали,
На серых плитах.

Солнце распяли!..

Простые вещи кругом меня
Первого теплого дня.
В стакане стеблями перепутаны
Лесные фиалки и лютики
И дремлют на пузатом комоде
Рядом с деревянным Христом,
Который сегодня
Еще печальней глядит кругом.

Двенадцать бьет, и кружат голуби белые.
Меня зовут к обеду, стол накрыт.
Блистает он тарелками.
Блюдо дымит.

Собака дергает цепочку,
Напоминая, что она здесь
И что она хочет есть.
Я наливаю супу в миску.
Служанка входит с улицы и несет за собой
Запах весны, пряный, густой.

Тихо кругом.
И солнце сквозь тонкие ветки каштана
Скользит по окну и потом
Христа раскрытые раны
Целует тонким лучом.

Они сели за один столик, чтобы выпить,
Они облокотились на него локтями,
Они ласково глядят друг на друга
И пьют вместе,
Пьют и рассказывают друг другу
Милые, забавные вещи.

Они в эту минуту довольны всем,
Им кажется, что они друг друга любят,
А между тем…

А между тем
Они завтра встретятся у одной двери
И будут стоять оба,
Не желая уступить,
Будут глядеть злобно
С морщиной страшной на лбу.

Как собаки, которые хрипло лают и дерутся
Из-за какой-нибудь кости,
Они сойдутся завтра или сегодня вечером,
Забывши о прошлой встрече.

Да, это верно, и это всем знакомо,
Но не надо так говорить.
Надо сказать по-иному —
Эти два человека улыбаются,
Но они могут поссориться без повода,
Они могут найти тысячи поводов,
Которые позволят им поссориться.
И этих поводов много, они ждут,
Какой из них выберут, какой возьмут.

Но нет,
К глубине их дряхлых сердец
Скрыта тайная жажда близости,
И когда жизнь — Мегера —
На минуту уходит из их дряхлых сердец,
Они глядят друг на друга с детской верой,
За одним столиком пьют вместе
И рассказывают друг другу
Милые, забавные вещи.