Юрий Щеглов - Проза. Поэзия. Поэтика. Избранные работы
Глагол tangere «касаться, трогать» употреблен Овидием там, где мы по-русски, фактически сливая несколько стадий процесса в одну, сказали бы «настигать» или «хватать»; речь идет об описании погони галльской собаки за зайцем, который, со своей стороны, morsibus eripitur tangentiaque ora relinquit [букв. «избегает укусов и отделяется от касающейся его собачьей морды»] (I, 538). Но глагол tangere мы видели и в совсем ином контексте, в изображении лягушек (terga caput tangunt и т. д.); по-русски мы скорее сказали бы «спины сливались с головой», как и переводит Фет.
Желая сказать, что лошадь жует узду, Овидий вводит выражение premere frena dente [«сдавливать узду зубами»] (X, 704), а в другом месте (Fasti, VI, 825) говорит, что пахарь «давит на плуг» (premens stivam). В ряде случаев описание вещи выделяет ее технический принцип, закон ее устройства, что по существу также возможно лишь при введении некоторых более абстрактных структурно-технических понятий, а не путем сравнения с каким-либо другим предметом. Например, ослиные уши имеют instabiles imas [«неустойчивую <т. е. гибкую> нижнюю часть»] (XI, 177). Ср. instabilis tellus [«неустойчивая <или: непригодная для стояния> земля»] (I, 16; в описании хаоса).
Музыкальный инструмент fistula характеризуется как dispar septenis fistula cannis [«сделанная из семи неравных тростинок»] (II, 682). То же самое сказано о fistula в VIII, 191–192. В этих примерах техническим принципом вещи является неравность составляющих ее частей. Это же понятие неравности используется и для описания хромоногого стола в рассказе о Филемоне и Бавкиде: … mensae sed erat pes tertius impar: / Testa parem fecit [«но третья ножка стола была неравной двум другим – черепок сделал ее равной»] (VIII, 663–664).
То же самое понятие применено в упоминании разноцветного клена acer coloribus impar [«клен, неравный (‘неодинаковый, неоднородный’) по цвету»] (X, 95).
В овидиевском мировоззрении и кленовая листва, и хромоногий стол, и fistula имеют некий общий признак, хотя в остальном отнюдь не сходны. Это само по себе еще не художественный эффект и описывается не в качестве такового. Но это характерное проявление той точки зрения, с которой поэт рассматривает вселенную.
Филемон и Бавкида, увидев чудо, воздевают руки с мольбой: manibusque supinis / Concipiunt Baucisque preces timidusque Philemon [букв. «держа наклонно руки, начинают молиться…»] (VIII, 683–684).
Отметим также широкую употребительность в различного рода описаниях таких понятий, как summus [«верхний»], imus [«нижний»], medius [«средний»]. Вот, например, описание рыбы: Ille etiam medio spinas in pisce notatas / Traxit in exemplum ferroque incidit acuto / Perpetuos dentes et serrae repperit usum [«он взял в пример шипы, расположенные посередине рыбы, нанес на острое железо непрерывный ряд зубцов, и получилась пила»] (VIII, 244–246).
В описании путешествия Орфея с Эвридикой из подземного царства говорится: Nес procul afuerant telluris margine summae [«они уже недалеко были от крайней земли»] (X, 55).
Понятие summus «верхний, крайний» вообще применяется в большом количестве случаев; желающих убедиться в этом мы отсылаем к словарю Овидия (см. Зибелис 1874).
4. Примеры, которые можно было бы существенно умножить, показывают, что тот эффект единства мира, о котором говорилось во вводных строках нашей статьи, зависит, в частности, от этого особенного взгляда на вещи. Овидий рассматривает целый мир, и в нем многие, различные по форме и назначению вещи оказываются не сходными, но соизмеримыми, составленными из каких-то общих структурных признаков, которые, однако, «перетасованы» в каждом предмете своим особенным образом. Так, у змеи длинное тело, а, например, у жирафа – короткое, поэтому они хотя и не схожи, но соизмеримы. В этом смысле овидиевские вещи и обнаруживают между собой родство. Они составлены из одних и тех же элементов, взятых в разных сочетаниях. В приведенных примерах это были в основном простейшие физико-пространственные свойства.
5. Однако еще не в этом эффект овидиевской поэмы. Главное, чего достигает Овидий введением простейших признаков вещей, – это то, насколько широко раздвигаются границы мира при таком описании предметов, насколько возрастает многообразие и разнообразие форм, встречающихся в природе, по сравнению с привычным миром, косным и инертным. Разложив вещи на признаки, Овидий из этих признаков строит затем весь мир заново. Система признаков открывает на каждом шагу массу таких различий и таких сходств между знакомыми по реальному миру вещами, которых мы не замечали и не могли заметить прежде. Мы не могли их заметить потому, что в реальном мире, в котором живет человек, каждая вещь как бы лежит на пересечении многих различных плоскостей, участвует в самых разнородных «ассоциациях», причем каждая вещь имеет свой собственный набор таких ассоциаций. Реальный мир не образует одной законченной системы, он размельчен, разбит на множество мелких систем, каждая из которых с какой-либо стороны захватывает часть вещей, но не все их. Поэтому вещи в реальном мире разобщены, не ощущается изначальная связь между ними. Овидий как бы восстанавливает картину мира в его первобытном виде, когда все вещи составляли единство, охватывавшее все мироздание. Делает он это путем «очистки» мира от всего наносного, оставляя лишь один уровень, на котором можно сразу созерцать все существующее. Это как бы модель мира, показ упрощенный и в то же время универсальный, синтетический. От этого мир и становится таким безграничным и приобретает такую обаятельность. Открываются сходства и различия разных предметов, их тонкие градации. Особый принцип показа дает возможность изображать вещи сколь угодно малые и очень большие. Все это можно описать при помощи простейших признаков вещей, которые делают чудо – превращают мир в систему.
6. Второй достигаемый эффект – это легкость превращения одних вещей в другие.
Мы начали наши наблюдения с того, что сказали: описание вещи в «Метаморфозах» – это схема устройства данной вещи. Но что такое схема, формула? Это, по существу, не что иное, как изображение данной вещи в некоторых общих для ряда вещей терминах, в единицах какой-то системы. Если вещи представляют собой систему, то схема или формула определяет место данной вещи в системе, ее valeur, ее отличие от всех других. Очевидно, контраст между вещами бывает наиболее резким тогда, когда они описаны в одних и тех же единицах, т. е. различие между ними эксплицитно выражено.
У Овидия эпитет играет двойную роль: он, во‐первых, в максимальной для овидиевского мира степени выделяет особенность данного предмета, его индивидуальность и, во‐вторых, показывает, по какой линии он отличен от других предметов или сходен с ними, т. е., по существу, эпитет уже содержит указание на тот путь, которым он может превратиться в другие предметы. Так, если говорится, что камень «твердый» и «бесформенный», то это наводит на мысль, что есть предметы мягкие и имеющие форму и т. п. Весь эффект овидиевской метаморфозы в том, что вещь непохожа на другую вещь и в то же время, будучи с ней соизмеримой, легко в нее превращается. Тот эпитет, который делает предметы столь различными (например, человек – с прямой спиной, дельфин – с изогнутой), в то же время служит и мостиком от одного к другому. Читатель едва успевает поразиться точно идентифицированной в эпитете внешностью вещи, как ему уже приходится убедиться в том, что эти столь «неповторимые» черты легко переходят в свою противоположность – ведь, например, мягкому легко стать твердым, а твердому – мягким. И вещь неожиданно оборачивается совсем другой вещью, непохожей на первую.
Из сказанного видно, что эпитет, т. е. нередко отдельное слово, играет в овидиевской поэтике важную роль. Эпитет – это как бы «крупный план» отдельной вещи, и нам не безразлично, как выглядит эта вещь при показе ее крупным планом. К сожалению, русские переводчики поэмы Овидия обычно не обращают внимания на строение вещей, «перескакивают» при переводе через отдельную вещь. Эпитет либо пропускается, либо заменяется другим, совершенно не «овидиевским». Отсюда, между прочим, видно, насколько важен структурный анализ художественных произведений для практики перевода.
7. Приведем примеры овидиевской метаморфозы. Эпизод с тирренскими разбойниками, которых Дионис за их неблагочестие превращает в дельфинов (III, 671–678):
…primusque Medon nigrescere pinnis
Corpore depresso et spinae curvamine flecti.
Incipit. Huic Lycabas: In quae miracula, dixit,
Verteris? et lati rictus et panda loquenti
Naris erat, squamamque cutis durata trahebat.
At Libys obstantes dum vult obvertere remos,
In spatium resilire manus breve videt, et illas
Iam non esse manus, jam pinnas posse vocari.
[…первый начал чернеть Медон, и его хребет стал отчетливо изгибаться. Ликабант сказал: «В какое чудо ты превращаешься?» И пока он говорил, у него стал широкий рот и изогнутая ноздря, а затвердевшая кожа покрылась чешуей. Либис, желая убрать мешающие весла, увидел, что его руки укорачиваются, и уже это не руки, а скорее перья.]
