Дмитрий Мережковский - Символы. Песни и поэмы
Он трупы сосен, вырванных с корнями,
И теплый ветер сыростью дышал;
Струился пар над влажными лесами,
На солнце каждый лист блестел, дрожа;
Лазурь была туманна и свежа.
LXXXВот подошел Сергей; спокойно, гордо
И вежливо ей руку протянул;
«На этот раз мое решенье твердо —
Я уезжаю вечером». Взглянул —
И вдруг лицо в смущеньи отвернул:
С такой наивной, робкою мольбою
Она глядела: «Милый, что с тобою?»
LXXXI— «К чему притворство, Bеpa?.. Я вчера
Узнал, что вы не любите, забавой
Была любовь… Наскучила игра…
Ну, что ж, нам разойтись давно пора.
Расстанемся без объяснений; право,
Так будет лучше». Молча, побледнев,
Она встает… И в нем проснулся гнев.
LХХХIIИ, опьяненный сладким чувством мести,
Он ничего не помнил, говорил
Наперекор достоинству и чести,
Остановиться не имея сил, —
Разрушил все, что прежде так любил,
Несправедливо, грубо и без цели;
И очи злобным торжеством горели,
LXXXIIIОна спокойна; сомкнуты уста
Печально, строго. Ни одна черта
Не дрогнула в лице ее бесстрастном:
То мертвая, немая красота.
Когда ж Сергей пред этим взглядом ясным
И пред величьем бледного чела
Умолк, — она в ответ произнесла:
LXXXIV«Нам вместе жить нельзя, я это вижу.
Во мне вы ошибаетесь; но я
Любви до оправданий не унижу;
Скажу вам просто, сердца не тая,
Но и без клятв: чиста любовь моя.
Хотите верить — верьте; не хотите —
Удерживать не буду, — уходите.
LXXXVЧего вам надо? — Власти надо мной?
В душе вы — деспот; но любви такой
Я не хочу, — неволя хуже смерти;
О, нет, из сердца вырву страсть, поверьте,
Но никогда не сделаюсь рабой.
Простимся». И не прежней робкой девой,
Она ушла надменной королевой.
LXXXVIСергей на вечер тройку заказал.
«Тем лучше, я свободен…» — он шептал,
Укладывая вещи, и руками
Дрожащими из шкафа вынимал
Белье, и пледы связывал ремнями.
А в комнате так пусто и темно,
Сверчок поет, и дождь стучит в окно.
LХХХVIIСлуга пришел с вечерним самоваром;
Сергей дал два рубля ему на чай;
И тот в восторге, с трогательным жаром,
Благодарил и кланялся: «Прощай,
Хороший, добрый барин! Приезжай
Опять в Боржом». Свеча во мгле мерцала
И одиночество напоминала.
LXXXVIIIВдруг сделалось себя ему так жаль;
И безнадежною была печаль,
Как дождь ночной, унылый, однозвучный;
Казалась жизни сумрачная даль
Пустынею холодной, мертвой, скучной.
Он снова брошен всеми, одинок…
На старенький дорожный сундучок
LXXXIXОн сел… Хотелось умереть Сергею…
Сверчок умолк, и самовар потух…
Чуть слышалось жужжанье сонных мух…
И он подумал вдруг: «А что-то с нею?»
От этой мысли захватило дух,
И сердце сжалось: вновь оно любило,
С тоской отчаянья, с безумной силой!
ХСВдруг в двери легкий стук… Он отворил…
«Как, Вера… вы?» — пред ней он отступил.
Она под черной, длинною вуалью,
Вся бледная, дрожала; взор молил
О чем-то с тихой, робкою печалью.
«Прости, Сережа, мне, — я не могла…
Уж не сердись, мой милый, что пришла…»
XCIУбитый, жалкий, ноги обнимая,
Края одежды, мокрой от дождя,
Он целовал и повторял, рыдая:
«Ты ль это, Bеpa?.. Недостоин я
Тебя, родная, деточка моя…»
И с беспредельным, жгучим состраданьем
Он грел ей руки влажные дыханьем.
ХСIIПокорно, ослабев, все существо
В ней отдавалось нежности его
С доверием, как материнской ласке.
Она в тот миг, не помня ничего,
В изнеможенье, закрывая глазки,
Склонив головку бедную свою,
Шептала: «Господи, как я люблю!
ХСIIIЯ слабая и жалкая, ты видишь,
Уж я тебе всем сердцем отдаюсь;
Ты можешь зло мне сделать, — не боюсь;
Ведь деточку свою ты не обидишь…
Люблю — и не скрываю, не борюсь…
А знаешь, шла я по лесной дорожке, —
Там сыро, страшно!..» — «Бедненькие ножки!..
XCIVСовсем холодные!» — Ее жалел
Он как дитя больное, со слезами
Лаская, ножки маленькие грел,
Как птенчиков озябнувших, руками
И поцелуями… Но мрак густел.
«Пopa!» — он встал, и с грустью молчаливой
Они простились… Он уснул счастливый.
XCV……………………………………..
XCVIКончался август; с ласкою печальной
Глядело солнце; мягок и душист
В тени лесных тропинок желтый лист;
А небосвод, глубокий и хрустальный,
Прозрачен, звонок, холоден и чист,
И с утренней росой на георгины
Ложатся нити тонкой паутины.
XCVIIКак веянье отрадной тишины,
Предсмертный сон объемлет мир неслышно,
Но грезы смерти негою полны,
Как счастья и любви живые сны.
Вознесся лес таинственно и пышно,
Как золотой, великолепный храм,
К пустынным, ярко-синим небесам;
XCVIIIТрепещущий, с улыбкою покорной,
Он, как жених — невесты, смерти ждет;
Она к нему, желанная, придет
Прекрасней жизни, с лаской благотворной…
Зачем, о смерть, твой радостный приход
В природе мы одни лишь, дети праха,
Клянем, полны отчаянья и страха?..
XCIXСергей испуган жизнью и смущен;
Счастливым дням не доверяет он:
Так узник бедный, к воздуху темницы
Давно привыкший, солнцем ослеплен
И, отвращая взоры от денницы,
Он все грустит в дубровах и степях
О сумраке тюремном и цепях.
СУжель опять Забелин мой тоскует?
Ужель к нему вернулся прежний сплин?
Он говорит: «Люблю», ее целует —
И думает: «Я — муж, я — семьянин,
Уж никогда не буду я один,
И днем, и ночью — всюду, вечно с нею…»
От этой мысли холодно Сергею.
CIНаедине он рассуждает так:
«Легко сказать — жениться!.. Это шаг
Непоправимый; разбирая строго,
Обуза тяжкая — законный брак;
И, право, в одиночестве так много
Поэзии…» Горюет всей душой
Сергей о жизни вольной, холостой.
СIIГерой наш, полон робости нежданной,
Остановился вдруг на полпути.
Чтоб жизнь начать, не может он найти
Решимости: как пред холодной ванной,
Дрожит, не знает, как в нее войти —
Нелепое, смешное положенье!
А силы нет, чтоб победить сомненье.
CIIIОпять сомненье! Бедный мой Сергей!
Уж он предвидит скуку и заботы,
И петербургских пятых этажей
Квартирки плохонькие, визг детей,
Кухарок, нянюшек, портнихи счеты
И запах от пеленок; дрязги, чад
Котлет из кухни и семейный ад.
CIV«Но это вздор, ведь я люблю, мне честность,
Мне долг прямой велит любить…» И вдруг
Всю душу охватил ему испуг.
«А если…» — он не кончил; неизвестность
Его страшила; он искал вокруг
Поддержки иль опоры; ум слабеет
От ужаса в нем сердце леденеет.
СVО, Боже мой, как тяжко сознавать,
Что все в любви зависит от мгновенья!
То любит, то не любит он опять.
И невозможно чувству приказать:
Оно — порыв, каприз воображенья,
Он не владеет им… Меж тем, грозя,
Пугает мысль, что не любить — нельзя.
CVIНо что же делать? Страсть из чувства долга,
Как скучная обязанность, гнетет;
Возможное нам мило ненадолго,
Преступное нас манит и влечет.
Зачем так сладок нам запретный плод?
Он чувствует, что воля в нем бессильна…
И как заставить полюбить насильно?
СVII«Я разлюбил!..» — однажды этот крик
Из сердца вырвался в безмолвье ночи.
Он пристально заглядывал в тайник
Души своей, до дна в него проник,
Смотрел, искал, прислушивался, очи
Вперив во тьму… и в сердце находил
Лишь мрак и пустоту, — он разлюбил!
CVIIIА между тем она так свято верит;
Он победил, окончена борьба,
Она теперь покорна и слаба,
Не взвешивает чувств своих, не мерит;
Его мгновенных прихотей раба —
Идет на жертвы, горе и страданье
Безропотно, как агнец на закланье.
CIXУвы! Для бедной девушки порой
Так ясно, что ее покорность губит,
Что надо быть кокеткой, гордой, злой, —
Но силы нет, и с детской простотой
