Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

Развил свои сверкающие звенья,
Вне скудных чисел, красок, черт и снов.
Румянец хмельный, пирное забвенье
Излил в качанье вяжущих листков.

Раздвинул меж притихших берегов
Сапфира серебристое теченье.
У сугубил свободу от оков,
Просвет продвинув силой дуновенья.

Медлительно распространяя даль,
Подвигнул к лету черные дружины,
Построил треугольник журавлиный,

Запаутинил светлую печаль, –
Вселенский, расточающий, изломный,
Измен осенних дух многообъемный.

Идет к концу сонетное теченье.
Душистый и тягуче-сладкий мед
Размерными продленьями течет,
Янтарное узорчато скрепленье.

Но не до дна дозволю истеченье.
Когда один окончится черед,
И час другой улов свой пусть сберет.
Янтарь царям угоден как куренье.

Замкнитесь, пчелы, в улей. Час зимы.
Зима во сне – как краткая неделя.
Опять дохнет цветами вздох апреля.

Я вам открою дверцу из тюрьмы.
Шесть полных лун дремоты после хмеля, –
И, знайте, попируем снова мы.

Пошелестев, заснули до весны,
Хрусталики сложив прозрачных крылий,
Мохнатея сбирательницы пылей
С тех чашечек, где золотые сны.

Умолк тысячекрылый гуд струны.
Средь воска и медвяных изобилий
Спят сонмы. А по храмам – лику лилий –
Горенья тысяч свеч посвящены.

Под звон кадил и тихие напевы,
В луче косом качая синий дым,
Идет обедня ходом золотым.

Озарена икона Чистой Девы.
И бледный рой застывших инокинь,
Как лунный сад, расцветный сон пустынь.

О шалая! Ты белыми клубами
Несешь и мечешь вздутые снега.
Льешь океан, где скрыты берега,
И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.

Смеешься диким свистом над конями,
Велишь им всюду чувствовать врага.
И страшны им оглобли и дуга,
Они храпят дрожащими ноздрями.

Ты сеешь снег воронкою, как пыль.
Мороз крепчает. Сжался лед упруго.
Как будто холод расцветил ковыль.

И цвет его взлюбил верченье круга.
Дорожный посох – сломанный костыль,
Коль забавляться пожелает – вьюга!

Весна – улыбка сердца в ясный май
Сквозь изумруд застенчивый апреля.
Весенний сон – Пасхальная неделя,
Нам снящийся в минуте древний Рай

И лето – праздник. Блеск идет за край
Мгновения, чрез откровенье хмеля
Пей, пей любовь, звеня, блестя, свиреля.
Миг радостный вдруг вымолвит: «Прощай».

И торжество, при сборе винограда,
Узнаешь ты в роскошной полноте.
И, гроздья выжав, станешь на черте, –

Заслыша сказ, что завела прохлада.
И будет вьюга, в белой слепоте,
Кричать сквозь мир, что больше снов не надо.

Среди страниц мучительно любимых,
Написанных искусною рукой,
Прекрасней те, что светятся тоской,
Как светят звезды в далях нелюдимых.

В пожарах дней, в томительных их дымах,
Есть образ незабвенно дорогой.
Она. Одна. На свете нет другой.
Мы двое с ней вовек неразлучимых.

И все же разлучаться мы должны,
Чтоб торопить горячее свиданье,
Всей силою мечты и ожиданья, –

Той мглой, где, расцветая, рдеют сны.
Так в музыке два дальние рыданья
Струят к душе один разсказ струны.

Когда перед тобою глубина,
Себя ты видишь странно отраженным,
Воздушным, теневым, преображенным.
В воде душа. Смотри, твоя она.

Не потому ли нас пьянит луна,
И делает весь мир завороженным,
Когда она по пропастям бездонным,
Нам недоступным, вся озарена.

«Я темная, но дальний свет приемлю», –
Она безгласно в мире говорит.
Луна приемлет Солнце и горит.

Отображенный свет струит на Землю.
В Луне загадка, жемчуг, хризолит.
В ней сонм зеркал волшебный сон творит.

Трепещет лист забвенно и устало,
Один меж черных липовых ветвей.
Уж скоро белый дух густых завей
Качнет лебяжьим пухом опахала.

Зима идет, а лета было мало.
Лишь раз весной звенел мне соловей.
О, ветер, в сердце вольности навей.
Был скуден мед. Г 1усть отдохнет и жало.

Прощай, через меня пропевший сад,
Поля, леса, луга, река, и дали.
Я с вами видел в творческом кристалле

Игру и соответствие громад.
Есть час, когда цветы и звезды спят.
Зеркальный ток тайком крепит скрижали.

В затишье предрассветного досуга,
Когда схолстилась дымка пеленой,
Я зеркало поставил под луной,
Восполненной до завершенья круга.

Я увидал огни в смарагдах луга,
Потом моря с взбешенною волной,
Влюбленного с влюбленною женой,
И целый мир от севера до юга.

И весь простор с востока на закат.
В руке возникла змейность трепетанья.
Мир в зеркале лишь красками богат.

Лишь измененьем в смыслах очертанья.
И вдруг ко мне безбрежное рыданье
С луны излило в сердце жемчуг-скат.

Живущий раною в колдуньях и поэтах,
Снежистый Новолунь явился и погас.
Тогда в тринадцатый, и значит в первый, раз,
Зажегся огнь двух свеч, преградой мглы задетых.

С тех пор я вижу все в белесоватых светах,
Мне снится смертный свет – там за улыбкой глаз.
И в мире солнечном ведет полдневный час
Людей, не в золото, а в серебро одетых.

Кто знает, тот поймет. Что правду говорю,
Тот все ж почувствует, кто не поймет, не зная.
Снежистый Серп мягчит и алую зарю.

Во вьюжном декабре, в цветистых играх мая
Как инокиня я со взором внутрь, бледна.
Серпом прорезала мне сердце вышина.

Луна осенняя над желтыми листами
Уже готовящих свой зимний сон дерев
Похожа на ночной чуть слышимый напев.
В котором прошлых дней мы прежние, мы сами.

Мы были цельными, мы стали голосами,
Расцветами цвели и стали ждущий сев.
Тоскуем о любви, к земле отяготев.
Поющую луну мы слушаем глазами.

Среброчеканная безмолвствует река.
Восторги летних дней как будто истощили
Теченье этих вод в играньи влажной пыли.

И стынет, присмирев, безгласная тоска.
Себя не утолив от бывших изобилий,
Следим мы, как скользят мгновения в века.

Какою музыкой исполнен небосвод.
Луны восполненной колдующая сила,
Сердцами властвуя, в них кровь заговорила,
И строго-белая торжественно плывет.

Все в мире призрачном повинно знать черед.
Течет каждение из древнего кадила.
Луна осенняя нам сердце остудила,
Без удивления мы встретим снег и лед.

Невозмутимая чета ракит прибрежных
В успокоении не шелохнет листвой,
Признав у ног своих лежащий призрак свой.

А в зеркале воды виденья белоснежных
Воздушных саванов, покров мечты живой,
И вот уж неживой, о днях, как сказка, нежных.

Владычица великой тишины,
Влиянием лазоревой отравы
Узорные заполнила дубравы,
Магнитом подняла хребет волны.

Из пропастей вулканной вышины
Безгласно орошающая травы,
Велела снам сновать и ткать забавы
В черте ветвей и лучевой струны.

Меняет лик в бездонностях пустыни,
Которой свет зеленовато-синь,
Дабы явить измену всех святынь

И неизменность вышней их святыни.
Была серпом – и стала кругом ныне.
От лезвия до полноты. Аминь.