Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Когда я был… Когда мне было… Сколь там?
Когда я не в пример портам и польтам
На вырост жил – поди меня ушей,
Не Баламутсружьём, а Биллискольтом
Тревожил вещество промеж ушей.

Когда во мне совсем другие двое,
Дерясь, мирясь, срывая ретивое,
Давились жизнью, этот самый Билл
В трофейном фильме брякнул тетивою,
И я его взыскал и возлюбил.

Нет, всё же кольтом. Тетивою – Робин,
Которого, шикарно низкопробен,
Являл на все лады Эроол Флинн,
Среди шервудских дупел и колдобин
На честных сквайров наводящий сплин.

А с кольтом Билли, старикашка Билли:
Лосины, стетсон, шрам, кобыла в мыле
Небрежно вытанцовывает вольт.
Из ничего, из воздуха, из пыли —
Неуловимый жест, и вот он – кольт,

И вот он – способ не искать фавора,
Не извлекать зерна из разговора,
Молоть и сеять – не твоя стезя;
Не передёрнул вовремя затвора —
И вышел вон. Иначе здесь нельзя…

Теперь, когда я стал… Когда мне стало
На всё с прищуром: не разгрыз кристалла,
Без мыла не сумел, теперь, когда
Спит memory, а вместо барбитала —
Варенье из запретного плода,

Теперь я говорю: не оттого ли
Мне не давались выгодные роли
Издателей, громил, холостяков…
Но обернусь и счастлив поневоле,
Что сотворил себя из пустяков.

Давай займёмся вечностью, дружок,
Разложим на три стадии прыжок:
Толчок, завис и грузное пластанье,
Продышим в неизбежное кружок,
И, сквозь узрев закатное блистанье,
Вдруг ощутим обещанный ожог.

Давай, мой ангел, заметать следы
Былых проказ. Слоистее слюды
Небывшее пускай тасует сроки,
Покуда нет ни смысла, ни нужды
Из поражений извлекать уроки
И рвать полуистлевшие бразды.

Давай, щербины выщерив, мой свет,
Воздребезжим грядущему вослед,
Что мы не больно от него зависим,
И заодно поймём на склоне лет:
Не хочешь мочь – не будь и не зовись им,
А твой Пегас уже частично Блед.

Не дай нам бог закваситься, сиречь
В гримасах, жестах, мельтешенье встреч
Затечь, как майский мёд в июльских сотах,
А главное, себя переберечь
И в дураках остаться, в идиотах
Не дай нам бог. И не об этом речь.

В глуши невольных впечатлений
О бесполезности ума
Он возбуждал свой утлый гений,
Опустошая закрома,
Где оседало с намолота
Присяжной тризны шутовской
В обход Иову, мимо Лота
Быльё, пропахшее тоской.
А ведь считался жизневедом,
Ниспровергателем личин,
Вдруг – бац! – и сам себе неведом,
Практически неразличим.
Грубеют швы, слабеют узы,
И безмятежно длится век.
Какой Пегас? Какие музы?
Их сочинил нетрезвый грек.
Нужна всего лишь дозаправка.
Но чем? И на какой волне?
У прочих проще: доза, травка,
Всосал – и ты уже вполне.
А тут сплошная буффонада
Плюс арендованный редут,
И никуда ему не надо,
Особенно туда, где ждут.

Облаяв эту синь и эту сень,
И эту сонь, сулящую тоску,
И эту more, ждущую момента,
Споткнуться вдруг о собственную тень,
При этом продолжая на скаку
Вылущивать и вращивать строку
В техническое мясо аргумента,

Затем поправ, вернее, поперев
Намоленное, по ветру пустить
Грехи, долги, надежды, даже сопли
И, замерев пеньком среди дерев,
Всё перетасовать и упростить,
Разъявших сокровенное простить,
Особенно – которые усопли,

И выйти вон, куда-нибудь туда,
Где нет ни лета, ни, допустим, книг,
Ни, скажем, продолжения банкета.
И то, что здесь не стоило труда,
А только укорачивало миг,
Там подверстает к делу твой двойник
С лицом, невозмутимым, как анкета.

Сегодня вторник. Время перерыв
И не найдя ни смаку в нём, ни проку,
Я объявляю жизни перерыв
И предаюсь привычному пороку

Самозакланья. Вечный недолёт
Уже смешит. Становится причудой.
«Эй, – дескать, – кто там? Разворот плечу дай!»
И следом виновато: «Не даёт».

Не дёргайся, ступай, куда ведут,
Не отвлекаясь, не ища резона,
Тем более что впереди не зона,
А то, что оставляешь, – не редут.

Ступай, покуда музыка не врёт,
И солнца блин надраеннее жести,
И сытое фиглярство в каждом жесте,
И каждому порядку свой черёд.

Где Бог не выдаст, красота спасёт.
Не та ли, с разухабистым ухмылом,
Воняющая гарнизонным мылом, —
Чуть зазевался, тут же и всосёт,

И выплюнет, едва употребив,
Туда, где ты же, весело ступая,
Спешил к себе. И этот перебив
Пронзит с оттягом, как игла тупая…

Пересчитай, бессилие тая:
Нас четверо, и каждый – это я,
Поэтому возьмём четыре по сто,
Изладимся и взвоем вместо тоста.

Теперь ступай, узлом вяжи следы,
Тасуй личины, невпопад вникая.
А жизнь твоя, как время, никакая,
Пусть отдохнёт. Недолго. До среды.

Ощутив то ли кость в мозгу, то ли в сердце окатыш льда,
Попытался понять, как уйти, не сделав следа,
Не разбив, не обрушив, просто уйти, как проходят мимо;
Сотворил сатанёнка, а тот показал – «Сюда», —
И разъялась щель позади всего, и душа, томима

Не предчувствием, нет, любопытством? – и тоже нет;
Запоздалой нуждой, заводным стрекотаньем лет,
Беспросветом зим, устремилась туда Психея,
Вот и вышло, что зря я боялся неловкий оставить след,
Как признался строфою прежде в этом стихе я,

На картонной скале зря таращил, что твой орёл,
Зря отсвечивал лысиной, имитируя ореол,
Примерял очевидное в частности, вообще ли.
А всего-то на круг приобрёл, что вот к ней прибрёл,
Валтасара всосавшей взачмок потаённой щели…

А теперь рассвингуйся, смекни, что ты уже не юнец
Полагать, что всякая дырка в один конец,
Мол, верблюду проще загнуться, чем распрямиться.
То есть вовсе не нужно хлебать сулему и хавать свинец,
Чтоб вернее понять, куда не стоит стремиться.

Если удастся забыть, как бездарно начал,
Как раздарил впустую, проел вчистую,
Как не на тех поставил, не то заначил,
Как на шальном раскладе кричал: «Вистую!»;

Если вернётся кураж, рассосутся комья
В горле, в крови, во лбу и, подобно эху,
Вдруг отзовётся тот наконец, о ком я
Знал, что возможен, что есть, но пока не к спеху;

Если получится – так укатать Пегаса,
Чтоб не порхал, скотина, подобно моли,
Не шифровал пустоту, не искрил, не гас, а
Гнал борозду до одышки, до ржавой соли…

Если из грёзы ни дозы уже не выжать,
Зря не входи в расход и проход не мучай.
Чем сослагательней, тем вероятней выжить,
Если, конечно, везенье, терпенье, случай.

Перекипевший вздор небытия,
Отстойник зла, ограничитель спеси,
Страстей апоплексические смеси
Плюс репетиционная кутья

Из вываренных в бренности химер,
Условной плоти злачного порока,
Ботвы неотоваренного прока
И прочей хрени, жизни, например.

Куда ни кинешь, отовсюду прёт,
Взбухает, млеет, прыщет, источает,
Мнит мнимое, нечаянное чает —
Осталось взбычить жилы и вперёд,

Туда, где слаще мёда тлится тлен,
Где изо всех пазов чернеет вата,
Где воздух жмёт, и вечность комковата,
И гнилозубый щерится Верлен.

Прошло немеряно – чего там? —
Обид, побед, предубеждений,
Тяжёлых сплетен, праздных поз.
Настал черёд пустым заботам,
Унылой праведности бдений,
Божбе, вгоняющей в наркоз,
И всё навзрыд, наперекос,
Не исключая сновидений.

Друзья частично разлетелись.
Их деловитая летальность
Пока, увы, не увлекла.
Другие пьют. И тоже целясь
Туда же. Точность съела дальность,
Фатальность по усам стекла,
И первый блин перепекла
Итогов мнимая детальность.

Птиц не будет. Уже не стало.
Усвистали. Следим устало,
Как утрачивает листва
Равновесие естества.

Мошек, блошек и прочих пчёлок
Растворил атмосферный щёлок.
Уж не рыщет дитя с кульком
За порхающим мотыльком.

Бесполезной унижен страстью
Ветеран с рыболовной снастью,
Жалкий промысел свой верша:
Ни подлещика, ни ерша.

Всё, что почва взахлёб рожала,
Постепенно подорожало
В полтора, даже в два, ну в три —
И сжимается всё внутри,

Стынет в жилах, густеет в порах.
Свет сереет, сыреет порох.
И понятно, что всё, каюк,
Если срочно не взять на юг.