Андрей Дементьев - Я продолжаю влюбляться в тебя…

Вижу я лицо твое,
Даже если ты не рядом.
Вот ты вешаешь белье,
Вот ты в зеркале нарядном.

Тихо в доме, как во сне.
Но какие-то флюиды
От тебя идут ко мне
Через радость и обиды.

Мы их чувствуем с тобой,
Осязаем их как будто,
Чтоб ушла из сердца боль,
Как уходит ночь из утра.

Эта боль в тебе жила.
И мое терзает тело.
Слишком много в мире зла,
Чтобы сердце не болело.

Красота ли нас спасет
Иль слеза омоет души?
Сами мы себе ОСВОД
В этом море равнодушья.

С высоты своих лет
Опускаюсь в былое,
Где не стар я, не сед.
И лицо молодое.

Впрочем, мысль не о том.
Просто память вернулась
В мой родительский дом,
В опоздавшую юность.

Где мы жили в войну…
Помню, как было страшно!
Где пришлось пацану
Заменять в доме старших.

Где мечтал я о том,
При годах своих малых, —
Поменять отчий дом
И сиденье в подвалах
На окопы иль танк
И на силу – бессилье,
Чтобы видел наш враг,
Как мы любим Россию…

С высоты своих лет
Я в былое спускаюсь…
Только там меня нет.
Я – в полете,
Как аист.

На Святой земле мы ближе к Богу.
И куда б ни отлучался я,
Вновь в Израиль зовет меня дорога,
Где всегда светла душа моя.

Для меня Земля та – и судьба, и чудо…
И любимый мой Иерусалим
Я вовеки сердцем не забуду,
Даже если и в разлуке с ним.

Снова в синем небе зори тают.
Дарит море нам шумы свои.
Как прекрасна ты, земля Святая —
Край надежды, веры и любви.

Я возвращаюсь улицей детства
В город по имени Тверь.
И вершится в душе моей действо,
Чтоб в былое открылась дверь.

– Здравствуй, мама! Как ты красива —
Ни морщинок, ни седины.
И глядит на меня Россия
Фотографией со стены.

Это я подарил когда-то
Свой наивный тверской пейзаж.
Мать торопится виновато
Стол украсить на праздник наш.

Батя режет тугое сало.
Белое, как за окном мороз.
– Баба Сима тебе прислала,
Чтоб здоровым и сильным рос.

На столе довоенный чайник
И крахмальная белизна…

Как мне горестно и печально
Сознавать нереальность сна.

Майским утром синим,
Одолев черед,
Бабушка Аксинья
Села в самолет.

И вздохнув глубоко,
До слезы из глаз,
На небо до срока
Тихо вознеслась.

И накрывшись пледом,
Стареньким на вид,
Над российским летом
Бабушка летит.

В круглое окошко
Смотрит свысока.
А у ног лукошко,
Кринка молока.

А в лукошке творог,
Блинчики да мед.
Внуку в дальний город
Снедь она везет.

Не терпелось очень
Ей пуститься в путь.
Чтобы хоть разочек
На него взглянуть.

Внук по крови русский,
Сын чужой страны…
По причине грустной,
По вине войны.

…Мы сошли по трапу,
В чью-то благодать.
Все боялась бабка
Внука не узнать.

И стоял поодаль
Юный господин.
Из России родом,
С чуждых палестин.

И узнав старушку,
Бросился к ней внук.
Выпало лукошко.
У нее из рук.

Все мы были рядом.
Он кричал: «Баба́!»

И светлела взглядом
Шумная толпа.

Возле красного светофора,
Где скопилось много машин,
Девочка нам подносит проворно
Подснежники… А мы спешим.

Но взгляд ее так просящ и печален,
Что я невольно затормозил.
А мне уже сзади вовсю сигналят
Тысячи лошадиных сил.

И посредине гудков и брани
Я забрал у девочки все цветы…
И взгляд ее вновь меня больно ранил
Приметами нищеты.

Она пробежала с машиной рядом,
Покуда я не нажал на газ…
И светились подснежники
Синим взглядом
Ее грустных глаз.

От невзгод и от бед
Ухожу вновь в себя,
Как уходит медведь
На всю зиму в берлогу…

Ну, а жизнь над душой
Все стоит, торопя…
Чтоб вернулся я к ней —
В суету и тревогу.

А зачем это мне?
Мир покоем красив.
Он меня одарил
Добротой и любовью.

Журавли ладят в небе
Свой черный курсив.
И приходят стихи
К моему изголовью.

Тишина на земле…
Красота и восторг.
Я смотрю благодарно
На синее небо…

Вдруг ворвался в меня
Очень Ближний Восток.
И взглянул мне в глаза
Обреченно и слепо.

И душа моя бросилась
В черный квадрат
Полыхавшего пламенем
Телеэкрана…

Словно тоже я был виноват,
Что дымится земля,
Как открытая рана.

В лес весна нагрянула в апреле
Шумная – от птичьей кутерьмы.
И стоят в весенних платьях ели,
Будто бы и не было зимы.

И ручьи, ожив от ветров вешних,
Песни разнесли по всем концам.
Воробьи покинули скворешни,
Чтобы сдать их на лето скворцам.

Дождь стучится робкою капелью.
Первый дождь – предвестник майских гроз.
Так тепло, что сосны загорели
И открыты шеи у берез.

Ожил лес – теплу и солнцу рад он.
Ничего, что выбравшись из тьмы,
В эту пору он еще залатан
Белыми заплатами зимы.

Люблю, когда по крыше
Дождь стучит.
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.

Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна
И прекрасна.

И все вокруг с душою
Сообразно.
И счастлив я,
Как малое дитя.

На сеновале душно пахнет
Сеном.
И в щели бьет зеленый
Свет травы.

Стихает дождь…
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.

Уймется дождь…
Я выйду из сарая,
И все вокруг —
Как будто в первый раз.

Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.

Помню тот парижский стылый вечер,
Изменивший все в моей судьбе.
Ласково я взял тебя за плечи
И святое слово прошептал тебе.

Помню, как над Триумфальной аркой
Полыхнули синью небеса.
И дороже не было подарка,
Чем твои счастливые глаза.

Море под вечер разгневалось шумно.
И разрыдалось нежданно навзрыд…
Камни смотрели на волны угрюмо.
Слезы омыли горячий гранит.

Впрочем, стихия внезапно уснула.
И успокоилась голубизна…
И от недавнего мощного гула
Стала слышнее вокруг тишина.

Здесь унижают русскую культуру
Цинизмом и бездарностью невежд.
Над лбом Толстого примостились куры
Сорить помет поверх его одежд.

Здесь не нужны ни Левитан, ни Репин,
Ни Суриков с Боярыней своей.
Своих кумиров здесь настырно лепят,
И похвала струится, как елей.

Суди их Бог и наша с вами совесть,
Своей они уже не обретут.
Но время, о грядущем беспокоясь,
Всех призовет на справедливый суд…

И мы возьмем искусство на поруки.
Жизнь без него печальна и пуста.
И от цинизма, пошлости и скуки
В который раз спасет нас красота.

Вдали туман…
И в нем – Иерусалим.
И облака цепляются за горы.
Вот так, наверно, выглядел Олимп.
Но мне дороже всех Олимпов
Этот город,
Где так давно душа моя живет,
Когда я сам в Москве или в поездках…
Бежит дорога в тот счастливый год,
Когда взошел я на Святое место.

Прошу у Неба подсказать слова,
Чтоб их опять с моей любовью сверить.
За окнами раскрашена листва,
Как будто бы писал ее Малевич.

Спускаюсь вниз я – в суету и шум.
Где веером обмахиваясь,
Пальмы
Молчат в плену своих зеленых дум.
И я молчу в тиши исповедальной.

У нас в России любят спорить,
Надеясь что-то изменить.
Как будто редкий извлекают корень
Из уравненья – «Быть или не быть…»

Меня вконец те споры утомили:
То против власти,
То за ту же власть…
Рождает спор порой гипертонию,
А Истина пока не родилась.

Но люди спорят…
Я боюсь, что сглазят
Все доброе, что мы в себе храним.
И как сказал когда-то мудрый классик —
Мир вопреки всему неповторим.

И потому душа моя нечасто
Спускается в словесный бурелом…
Ведь для меня бесспорно только счастье,
Что я нашел в согласии твоем.