Варлам Шаламов - Колымские тетради

Мы гуляем средь торосов
В голубых лучах луны,
Все проклятые вопросы,
Говорят, разрешены.

Но луна, как пряник мятный,
Детский пряник ледяной,
Вдруг покатится обратно,
И — покончено с луной.

И, встревоженное чудом,
Сердце дрогнет у меня,
Я достану из-под спуда,
Из подполья злого дня,

Все, что плакало и пело,
Путевую жизни нить,
Что своим усталым телом
Я пытался заслонить

От чужих прикосновений,
От дурных тяжелых глаз,
Откровенных нападений
И двусмысленности фраз.

Наступает тихий вечер,
Звезды тают на снегу.
И породой человечьей
Я гордиться не могу.

Среди холодной тьмы
Мы — жертвы искупленья.
И мы — не только мы,
А капелек сцепленье.

Стакан поставь в туман,
Тянущийся по саду,
И капли на стакан
Тотчас, как дождь, осядут.

Стакан сберег тепло,
Ему родное снится,
И мутное стекло
Слезой засеребрится.

Я здесь живу, как муха, мучась,
Но кто бы мог разъединить
Вот эту тонкую, паучью,
Неразрываемую нить?

Я не вступаю в поединок
С тысячеруким пауком,
Я рву зубами паутину,
Стараясь вырваться тайком.

И, вполовину омертвелый,
Я вполовину трепещу,
Еще ищу живого дела,
Еще спасения ищу.

Быть может, палец человечий
Ту паутину разорвет,
Меня сомнет и искалечит
И все же на небо возьмет.

Кому-то нынче день погожий,
Кому — томящая жара,
А я, наверно, проморожен
Тайгой до самого нутра.

И мне все кажется, что лето
Напрасно силы бережет,
Напрасно раскаленным светом
Дотла всю землю не сожжет…

Клен и рослый и плечистый
В дрожи с головы до пят,
Перепуганные листья
До рассвета шелестят.

Их протягивает лето,
И холодный ветерок
Отрывает, как билеты,
И бросает на песок.

И по железнодорожной
Желтой насыпи крутой
Их сметает осторожно
В ямы с мутною водой.

Это — право пешехода
Разбираться, чье нужней,
Чье полезней — время года
Весен или осеней,
И похваливать погоду,
Размышляя не о ней.

Приходят с улиц, площадей,
Все глохнет, как в лесном загоне,
Ладони будто бы людей
Моей касаются ладони.

И мне, пожалуй, все равно,
Что тут — мечта и что — обманы,
Я вижу темное вино,
Уже разлитое в стаканы.

Я вижу женщины глаза,
Которых чище не бывает;
И непослушная слеза
Напрасно зренье застилает…

Она еще жива, Расея,
Опаснейшая из Горгон,
Заржавленным щитом Персея
Не этот облик отражен.

Химер, ничуть не виноватых,
Кентавров рубит сгоряча,
Он голову родного брата
Надел на острие меча.

В ушах героя шум победы,
Он пьяный мед, как воду, пьет,
И негритянка Андромеда
Лиловый подставляет рот…

Но дом Горгон находит Муза,
И — безоружная — войдет,
И поглядит в глаза Медузе,
Окаменеет — и умрет.

Я нынче с прежнею отвагой
Все глубже, глубже в темный лес
Иду. И прибавляю шагу,
Ища не знаний, но чудес.

И по тропе, глухой и личной,
Войду в такую тишину,
Где нынче всю породу птичью
Еще с утра клонит ко сну.

Затерянный в зеленом море,
К сосне привязанный, стою,
Как к мачте корабля, который
Причалит, может быть, в раю.

И хвои шум, как шум прибоя,
И штормы прячутся в лесу,
И я земли моей с собою
На небеса не унесу…

Сплетают ветви полукруг
Трепещущего свода.
Под тысячей зеленых рук
На четырехугольный луг
Ведет меня природа.

Иду — уже не в первый раз
Под триумфальной аркой.
А луг — пока хватает глаз —
Конвертом кажется сейчас,
Весь в разноцветных марках.

И каждый вылеплен цветок
В почтовом отделенье.
И до востребования мог
Писать мне письма только Бог
Без всякого стесненья.

Вечерней высью голубою
До дна пропитана река.
Клочками порванных обоев
Свисают с неба облака.

И в опустевшую квартиру
По тропке горной я вхожу
И в первый раз согласье мира
С моей душою нахожу.

В мозгу всю ночь трепещут строки,
И вырываются из сна
Признанья, жалобы, намеки,
Деревья, листья и луна.

И песне миг до появленья,
И кажется, теперь она
Одним физическим движеньем
Рукою будет рождена.

Казалось, мускулами кисти,
Предплечья, локтя и плеча
Я удержал бы всплески листьев
И трепет лунного луча.

Но, спугнутые светом спички,
Слова шарахаются прочь,
Звериным верные привычкам,
Предпочитают мрак и ночь.

И песня, снившаяся ночью,
Как бы я небо ни просил,
Со мною встретиться воочью
Не может, не имеет сил.

Потухнут свечи восковые
В еще не сломанных церквах,
Когда я в них войду впервые
Со смертной пеной на губах.

Меня несут, как плащаницу,
Как легкий шелковый ковер.
И от врачей и от больницы
Я отвращу свой мутный взор.

И тихо я дышу на ладан,
Едва колебля дым кадил.
И больше думать мне не надо
О всемогуществе могил.

Я видел все: песок и снег,
Пургу и зной.
Что может вынесть человек —
Все пережито мной.

И кости мне ломал приклад,
Чужой сапог.
И я побился об заклад,
Что не поможет Бог.

Ведь Богу, Богу-то зачем
Галерный раб?
И не помочь ему ничем,
Он истощен и слаб.

Я проиграл свое пари,
Рискуя головой.
Сегодня — что ни говори,
Я с вами — и живой.

Ушло почтовой бандеролью,
С каким-то траурным клеймом
Все то, что было острой болью
И не бывало вовсе сном.

Скорей бессонницей, пожалуй,
Или рискованной игрой,
Затеянной метелью шалой
Земною зимнею порой.

Со мною, все еще мальчишкой,
Еще витавшим в облаках,
Ушло все то, что было слишком
И не удержано в руках,

Что было вырванной страницей
Из сердца, что меня потом
Чуть не направило в больницу,
В ближайший сумасшедший дом.

Все малолетнее, родное
И так тревожен дальний путь,
Что сердце вздрагивает, ноет
И до утра не даст уснуть.

Кто домик наш, подруга,
Назвал пустой мечтой,
Обвел Полярным кругом,
Магической чертой?

Кто дверь в него, подруга,
Заколотил крестом,
Завеял дымной вьюгой
В урочище пустом?

И хохотало эхо
Среди немых лесов,
Как радиопомеха
Для наших голосов.

Какое же страданье
Готовят нам за то,
Что, людям в назиданье,
Доверием свиданья
Мы стерли быль в ничто?