Уильям Блейк - Стихотворения

С твоим вторженьем к нам в долины, Лето,
Ты жаром пышущих коней сдержи,
Умерь из ноздрей летящий пламень!
Когда в златых шатрах, среди дубов,
Тебя клонило в сон, цветущим телом
И роскошью кудрей мы любовались.

Мы слушали твой голос в гуще леса,
Когда по небу в знойной колеснице
Катился полдень. У ручья присядь
Иль у реки, в долине мшистой, сбрось
Одежды мягкий шелк и прыгни в воду
Прозрачную. Во всем великолепье,
Тебя долины наши любят, Лето!

Из серебра у наших бардов струны.
Южан отважней наши храбрецы.
Никто не пляшет лучше наших дев.
У нас есть песни, сладостное эхо,
И реки, светлые как небеса,
И лавролиственных венков прохлада.

О Autumn, laden with fruit, and stained
With the blood of the grape, pass not, but sit
Beneath my shady roof; there thou may'st rest,
And tune thy jolly voice to my fresh pipe,
And all the daughters of the year shall dance!
Sing now the lusty song of fruits and flowers.

'The narrow bud opens her beauties to
The sun, and love runs in her thrilling veins;
Blossoms hang round the brows of Morning, and
Flourish down the bright cheek of modest Eve,
Till clust'ring Summer breaks forth into singing,
And feather'd clouds strew flowers round her head.

'The spirits of the air live on the smells
Of fruit; and Joy, with pinions light, roves round
The gardens, or sits singing in the trees.'
Thus sang the jolly Autumn as he sat;
Then rose, girded himself, and o'er the bleak
Hills fled from our sight; but left his golden load.

Запятнанная кровью винограда,
Отягощенная плодами Осень,
Мой кров укромный не минуй, настрой
Свой голос в лад моей свирели свежей,
Чтоб года лучшим дочерям плясать!
Спой песню о цветах, плодах и злаках.

«Тугой бутон раскрыл светилу полдня
Свои красы; по всем прожилкам с дрожью
Текла любовь! Цветы венков свисали
Над лбом рассвета и зари вечерней
Стыдливыми щеками. Разразилось
Под перистыми облаками Лето.

Воздушных духов кормит сладкий запах
Плодов; снует на легких крыльях радость
По саду, заливаясь меж ветвей».
Так пела Осень у меня в гостях,
Но молча за угрюмые холмы
Ушла, златую ношу сбросив с плеч.

'О Winter! bar thine adamantine doors:
The north is thine; there hast thou built thy dark
Deep-founded habitation. Shake not thy roofs,
Nor bend thy pillars with thine iron car.'

He hears me not, but o'er the yawning deep
Rides heavy; his storms are unchain'd, sheathed
In ribbed steel; I dare not lift mine eyes,
For he hath rear'd his sceptre o'er the world.

Lo! now the direful monster, whose skin clings
To his strong bones, strides o'er the groaning rocks:
He withers all in silence, and in his hand
Unclothes the earth, and freezes up frail life.

He takes his seat upon the cliffs,—the mariner
Cries in vain. Poor little wretch, that deal'st
With storms!—till heaven smiles, and the monster
Is driv'n yelling to his caves beneath mount Hecla.

Зима, замкни алмазные врата!
На Севере уходит в глубь земли
Твой мрачный кров. Не сотрясай его,
Не гни подпор железной колесницей.

Не слышит!-Над зияющей бездной
Несется тяжело, свой грозный скипетр
Воздев и стаю бурь спустив с цепи.
Окованы они ребристой сталью.

Но чу! Страшилище шагает — кожа
Да кости, — а под ним утесы стонут.
Вот-вот разденет землю, чтоб морозом
Дыханье жизни хрупкой умертвить.

Оно садится на скалу. Злосчастный,
Со штормом бьется мореход, пока
Улыбка небо озарит и рухнет
Чудовище в провалы Геклы с воем.

The wild winds weep,
And the night is a-cold;
Come hither, Sleep,
And my griefs unfold:
But lo! the morning peeps
Over the eastern steeps,
And the rustling beds of dawn
The earth do scorn.

Lo! to the vault
Of paved heaven,
With sorrow fraught
My notes are driven:
They strike the ear of night,
Make weep the eyes of day;
They make mad the roaring winds,
And with tempests play.

Like a fiend in a cloud,
With howling woe
After night i do crowd,
And with night will go;
i turn my back to the east
From whence comforts have increas'd;
For light doth seize my brain
With frantic pain.

В клоках небосклон,
Студеный и лютый.
Коснись меня, Сон,
Печали распутай!
Но щурится заря,
Восток животворя.
Щебетание утренних птах
Занялось в небесах.

И в полог угрюмый,
В шатер небоската
Летят мои думы,
Печалью чреваты,
Смущая ночи слух
И взоры солнцу застя,
И вселяют безумную ярость
В бушеванье ненастья.

Как морок, плыву
   И в туче рыдаю.
Я ночью живу —
   Наутро истаю.
К востоку спиной повернусь,
Приманкой его не прельщусь,
Ибо свет обжигает мой мозг,
Как расплавленный воск.

Whether on Ida's shady brow,
Or in the chambers of the East,
The chambers of the sun, that now
From ancient melody have ceas'd;

Whether in Heaven ye wander fair,
Or the green corners of the earth,
Or the blue regions of the air
Where the melodious winds have birth;

Whether on crystal rocks ye rove,
Beneath the bosom of the sea
Wand'ring in many a coral grove,
Fair Nine, forsaking Poetry!

How have you left the ancient love
That bards of old enjoy'd in you!
The languid strings do scarcely move!
The sound is forc'd, the notes are few!

На склонах Иды затененных,
В чертогах, что Восток воздвиг, —
В покоях, солнцем напоенных,
Где песнопений смолк язык,

Вы обретаетесь, богини,
Иль в небесах, среди миров?
Иль в тех слоях, где воздух синий
Рождает музыку ветров?

Или под лоном вод зеркальных
Вы, девять богоравных дев,
Средь рощ коралла, скал хрустальных
Сошлись, поэзию презрев?

Как вы могли забыть о чудной
Любви к певцам ушедших лет?
Ослабли струны, звуки скудны,
Нот мало, искренности нет!

When silver snow decks Susan's clothes,
And jewel hangs at th' shepherd's nose,
The blushing bank is all my care,
With hearth so red, and walls so fair;

'Heap the sea-coal, come, heap it higher,
The oaken log lay on the fire.'
The well-wash'd stools, a circling row,
With lad and lass, how fair the show!

The merry can of nut-brown ale,
The laughing jest, the love-sick tale,
Till, tir'd of chat, the game begins.
The lasses prick the lads with pins;

Roger from Dolly twitch'd the stool,
She, falling, kiss'd the ground, poor fool!
She blush'd so red, with side-long glance
At hob-nail Dick, who griev'd the chance.

But now for Blind man's Buff they call;
Of each encumbrance clear the hall—
Jenny her silken 'kerchief folds,
And blear-eyed Will the black lot holds.

Now laughing stops, with 'Silence! hush!'
And Peggy Pout gives Sam a push.
The Blind man's arms, extended wide,
Sam slips between:—'O woe betide

Thee, clumsy Will!'—But titt'ring Kate
Is penn'd up in the corner straight!
And now Will's eyes beheld the play;
He thought his face was t'other way.

'Now, Kitty, now! what chance hast thou,
Roger so near thee!—Trips, I vow!'
She catches him—then Roger ties
His own head up—but not his eyes;

For thro' the slender cloth he sees,
And runs at Sam, who slips with ease
His clumsy hold; and, dodging round,
Sukey is tumbled on the ground!—

'See what it is to play unfair!
Where cheating is, there's mischief there.'
But Roger still pursues the chase,—
'He sees! he sees!' cries, softly, Grace;

'o Roger, thou, unskill'd in art,
Must, surer bound, go thro' thy part!'
Now Kitty, pert, repeats the rimes,
And Roger turns him round three times,

Then pauses ere he starts—but Dick
Was mischief bent upon a trick;
Down on his hands and knees he lay
Directly in the Blind man's way,

Then cries out 'Hem!' Hodge heard, and ran
With hood-wink'd chance—
sure of his man;
But down he came.—Alas, how frail
Our best of hopes, how soon they fail!

With crimson drops he stains the ground;
Confusion startles all around.

Poor piteous Dick supports his head,
And fain would cure the hurt he made;

But Kitty hasted with a key,
And down his back they straight convey
The cold relief; the blood is stay'd
And Hodge again holds up his head.

Such are the fortunes of the game,
And those who play should stop the same
By wholesome laws; such as all those
Who on the blinded man impose

Stand in his stead; as, long a-gone,
When men were first a nation grown,
Lawless they liv'd, till wantonness
And liberty began t' increase,

And one man lay in another's way:
Then laws were made to keep fair play.