Иван Цуприков - Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей
Сбежав (пардон, спустившись, как и полагает человеку, пережившему столь большую нагрузку) по ступенькам и поздравив по пути соседа с новым фингалом (сосед, впрочем, безрадостно воспринял такую внимательность к обновке), Степа продефилировал к ближайшему киоску. Бегло глянув на табачно-винно-кондитерские изделия, Ален Делон почувствовал спазмоподобные обиды желудка. «Это ж надо было так вчера…» – раздосадовано подумал Степан и погрузился в детальное изучение продукции Pepsi.
Проходивший мимо старичок с сумкой, полной пустых бутылок, нечаянно споткнулся об уроненную каким-то балбесом скамеечку и громыхнул всей имевшейся в авоське стеклотарой. Звук соударяющегося бутылочного стекла вызвал у новоявленного поклонника пепси-колы ярко выраженный павловский рефлекс. Вздрогнув и вздохнув, Степан уединился на свободной скамейке с бутылочкой только что купленного «Спрайта». Глотнув несколько раз неалкоголя, он наконец-то расслабился, почувствовав, как на зубах приятно лопаются пузырьки газировки. Вышеупомянутое чувство лопанья смешалось с еще более приятным обдувающим ветерком и несколько взбодрило нашего страдальца, так что Степан уже перестал чувствовать себя, скажем так, не очень хорошо. Стало совсем легко и весело. И даже футболист на обертке антиимиджного напитка, советовавший-де встать на колени и ловить мячики, выглядел живым и почти родным.
Чуть расслабившись, Степа заметил, что на него не отрываясь смотрит какая-то девушка.
– Привет, Каменский! – это была Валя. Степа почувствовал, что близится расплата – он был уверен, что большинство из эндшпиля вчерашнего вечера она хорошо помнит, а вот Степан, в свою очередь, этим похвастаться ну никак не мог.
– Ну ты даешь! – Степа напрягся…
– Мало того что с соседом подрался, так еще и скамейки во дворе поопрокидывал. Тебе своей штанги не хватает, что ли? Ладно, поехали в – Фаворит, за билетами – там сегодня премьера, а мне как раз стипендию дали… Ты чего молчишь, Степа? – Валя вдруг тоже замолчала и посмотрела на Каменского, как врач на больного с осложнениями.
– Привет, Сибирцева, – сказал Степан и краешком рта улыбнулся. Жить стало гораздо легче.
Выгодная сделка
– Всего восемьсот штук за три планеты, чего тут думать, Курт?! – Джо энергично размахивал руками, возбужденный возможностью совершить потенциально прибыльную покупку.
Септурианин стоял тут же, в одном из темных углов космобара, и ждал окончательного решения. На его эмоциональном состоянии можно было смело ставить пометку «очень нервничает». Во что бы то ни стало ему нужно было избавиться от этих планеток, висевших на нем мертвым грузом последние полгода. На планетки уже набежало одиннадцать тысяч пространственного налогового долга – и это все, что септурианин успел поиметь от тетушкиного скоропостижного наследства.
– Эй ты, септ, топай сюда! – крикнул Курт торговцу. – Дай посмотреть свои брелоки.
– Да-да-да, сетяс-сетяс, – залебезил септурианин и подскочил к офицерам, держа в руках пластиковые карточки Информационного реестра планет. – Вот: Бливвей, Ээт – квафныи и Цимла – вофтая…
– Дай, сам прочитаю, жертва дантиста, – грубо прервал его Курт, брезгливо вырвав карточки из лап Септа. – Ни… не понятно из твоего бормотания.
В первую очередь Курт решил изучить планеты «красной» категории. Любую из таких можно будет толкнуть на торгах за миллион, а то и за полтора. А уж если заняться их разработкой… Да и «желтую», выкачанную, можно продать под военную базу-хранилище штук за пятьсот. Есть у Курта один офицер из комитета обеспечения, так он по старой дружбе…
Джо, выглядывая из-за плеча напарника, подогревал ситуацию:
– Смотри, Курт, – два красных брелока – берем!
Курт, однако, решил изучить «красные» детальнее. Наконец он решился:
– Та-а-к. Блиггер и Лэт, говоришь…
– И Цимла, фэр, – вставил Септ.
– Ладно, пойдет, слюнобрызг. Дикцию подработай, – Бливвей, Бливвей! – передразнил его Курт, Септ подхалимски захихикал.
– Джо, оформляй сделку – передай данные о планетах в Центр, – Курт несказанно радовался тому, что время общения с септурианином подходит к концу. – А ты, красавец, готовь электроподпись, – эти слова были обращены уже к Септу, который теперь вовсю улыбался, обнажая китовые зубы-пластины.
– О’кей, – Джо достал из кармана мини-компьютер. – Минуточку, сейчас соединюсь… Готово! Диктуй, дружище.
– Блиггер – шесть, семь, семь, три, ноль, пять, один, Лэт-четыре, ноль, восемь… И… – офицер наконец обратил внимание и на желтый брелок.
Прочитанное вызвало в его по-солдатски грубоватой голове некоторое ностальгическое помешательство. В памяти всплыли воспоминания многолетней давности: он, Курт, родился на этой планете, вырос. Там он, собственно, и попал в подразделение звездной пехоты. Неужели…
Пальцы офицера сами собой сжались в кулак, а кулак, в свою очередь, весьма нетактично сделал Септу аккуратный апперкот.
– Ты че, кореш, сдурел? – Джо очумело посмотрел на напарника, не в силах понять причину такой нежности.
Курт же, игнорируя вопрос, кинул на уроненного Септа кред-карту и процедил сквозь зубы:
– Там семьсот восемьдесят штук. Двадцать за твои просроченные налоги, И запомни… – офицер звездной пехоты смачно сплюнул в сторону. – Запомни, урод: эта планета называется Земля.
Новский писарь
Последние два с половиной часа известный новский писатель Серафим Федорович Туголуков пребывал в прогрессивно ухудшавшемся настроении. С утра он успел посетить уже две редакции, и в обеих его творение – рассказ «Расплата свыше» – не было оценено по достоинству. Не то чтобы сразу гнали, но ничем, кроме как советами типа: «…а вот это мы бы посоветовали вам вообще убрать…» – не помогали.
А зря. Серафим Федорович очень старался. Завершению трудов предшествовала титаническая работа, сочетавшая в себе как тонкое изучение психологии читателей, так и доскональнейшее исследование работ собратьев по перу – писателей-рассказ исто в. Серафим Федорович к своим сорока шести годам твердо усвоил: рассказ должен четко выражать какую-либо мысль, причем, подобно рождественскому подарку, завернутую в интересную сюжетную упаковку. Его работа «Расплата свыше» являлась, по всей вероятности, апогеем жизненных писательских мук – в ней Серафим сконцентрировал всю свою писательскую силу, а также неуемную мощь собственного интеллекта.
Рассказ (собственно говоря, это был не рассказ, а рассказище) представлял собой чистейшей воды детектив со следами глуповатой философии. «Детектив» состоял из четырех основных частей, в которых главный герой, соответственно, готовился, совершал преступление, мучился угрызениями совести и наконец получал вполне достоевское наказание в виде собственной смерти – естественно, от тех же душевных терзаний. В перерывах между частями, по гениальному замыслу автора, располагались ловко подобранные цитаты из Библии, нацеленные, по всей вероятности, на духовное воспитание читающего. Знающий арифметику да подсчитает, что таковых «вставок» было ровно три. Весь сей натюрморт был украшен не без труда подобранным, опять же библейским, эпиграфом. Серафим Федорович по праву считался талантливым писателем.
Как уже говорилось, в двух редакциях туголуковский шедевр отмели, причем в «Далеких обзорах» Серафиму посоветовали исключить ту часть, где героя раздирали совестливые муки – исключить по причине вышеуказанного Достоевского плагиата. В «Вестнике химии», главным редактором которого являлся человек с криминальным прошлым, Серафим получил еще один ценнейший совет по поводу сокращения «Расплаты…» на ту часть, где герою, собственно, и приходилось расплачиваться. Глядя на синие разводы на руках главреда (вероятно, результат неудавшихся химических реакций), Туголуков выслушал лекцию на тему непопулярности произведений со справедливым финалом.
Очередной раз выходя из редакции, Серафим Тимофеевич доставал рассказ из папочки и убирал запоротые редакторами части во внутренний карман пиджака, аккуратно складывая их перед этим вчетверо. В общем, авторский лист «Расплаты» таял на глазах, а расплаты как таковой, в рублях и копейках, все никак не намечалось. Ловко откинув рукой набриолиненные волосы, Серафим двинулся в «Спорт и металлургию» – недавно созданное прогрессивное издательство. По пути его посещали разнообразные мысли о его настоящей и будущей писательской судьбине.
Серафим Федорович не любил молодых – ни молодых писателей конкретно, ни молодежь вообще. Нет, конечно же. Серафим в свое время тоже был молод и залихватски горяч, но; во-первых, это мало помогло ему в дальнейшем, скорее даже помешало, а во-вторых, это было все-таки не то.
Туголуков определенно не поспевал за современной молодежью, и сей факт злил его до истерики. Он не мог понять, как они, одевающиеся непонятно во что, курящие всякую дурь, собирающиеся в какие-то непонятные компании, слушающие еще более непонятную музыку, могут творить лучше, чем он – человек с именем и многочисленными заслугами. Но больше всего Серафима злило то, что он просто не мог писать так, как они: безумно свободно, с искрометным юмором; он мог разве что уподобиться старой кухарке, которая пытается слепить что-то по старинным рецептам и не в силах придумать своими усохшими мозгами что-либо новое. И хотя в «Союзе…» Серафима ценили и очень уважали как писателя с именем (отметим, что его друзья по «Союзу…» были людьми весьма сановитыми и тоже не очень-то жаловали «этих незрелых графоманов»), все же чувствовалось, что эта зеленая поросль скоро сметет его вместе со всеми остальными – устаревшими и никому не нужными, как рано или поздно свежий воздух вытеснит спертый воздух закрытой комнаты – только открой окно.
