Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

В двенадцать лет так весело живется.
Как сладко целоваться по углам
Тайком, чтоб не увидели большие…
А после делать вид, что мы чужие,
Учтиво говорить и Вы и Вам,
Пугаться, если ты нечаянно сорвется…
В двенадцать лет так весело живется.

В гостиной вслух «Онегина» читать,
Краснеть и опускать глаза смущенно
От резких слов о «девочке влюбленной»,
Тяжелой книгою румянец закрывать
И чувствовать, как сердце часто бьется.
В двенадцать лет так весело живется.

Сбежать по лестнице в зеленый сад.
В горелках крепко за руку держаться, —
Не хочется и для игры расстаться.
«Ты рада, Лиля?» — «Я?» — «Я очень рад».
А милый взгляд ласкает и смеется.
В двенадцать лет так весело живется.

«На старый пруд пойдем. Возьми жакет».
Осенний дождь. «Как пахнет здесь грибами…
В последний раз прощаемся мы с Вами.
Мы женимся с тобой через шесть лет.
Ты подождешь меня?» — «Клянусь!» И он клянется.
В двенадцать лет так весело живется.

Полуопущены ресницы,
Полуоплакана печаль,
И медленно уходят в даль
Теней забытых вереницы.

Улыбнулся издали, — может быть, не мне.
Может быть, в окно — тучам и весне.
Может быть, тому, — что за окном
Прокатился первый вешний гром,
Что в стекло ударили внезапно
Ливня первого брызжущие капли.

Над решеткой Вашего окна
Наклоняемся вдвоем к Парижу.
В сумерки я Вам почти верна,
В сумерки становимся мы ближе.

Город там внизу — совсем такой,
Как я девочкой о нем мечтала…
Я не помню книги, но герой —
Был как вы влюбленный и усталый.

Я не помню книги. Я молчу.
Под холодным синеватым светом
Любоваться долго я хочу
Гибким и печальным силуэтом.

Над решеткой Вашего окна
Наклоняемся вдвоем к Парижу.
В сумерки я Вам почти верна,
В сумерки становимся мы ближе.

У тебя при каждом резком слове
Голос обрывается звеня…
У тебя и так сошлись надменно брови,
Не сердись сегодня на меня

И не говори мне очень колко,
Что я улыбаюсь всем прохожим…
Понимаешь, это ветер только
Легкомыслен и неосторожен.

Не сердись, мой милый, милый, милый,
Я скажу всю правду, подожди:
Ах, меня наверно опьянили
Мартовские крупные дожди.

Когда я буду старой, и уеду
Во Францию, в один из городков
Долин Луары или Пуату
Иль, может быть, Двух Севров,
Где тысячи две жителей и церковь
С химерами на площади большой,
И мэрия с трехцветным новым флагом.
А улицы кривые, окна в ставнях,
Сады обнесены высокою стеной.

Откуда нужно ехать два часа
До станции в тяжелом дилижансе,
В котором ездили еще Манон
И кавалер влюбленный Де Грие.
И где сидишь согнувшись на скамье
Между кюре и коммивояжером.
Где вечером влюбленные уходят,
Обнявшись, на шоссейную дорогу
Париж — Бордо. И смотрят в темноте
На редкие огни автомобилей.

Где в воскресение съезжаются на рынок
Крестьяне в синих глянцевитых блузах,
Скупые, любящие только вкусную еду
И крепкое бургундское вино.
У рынка с каменною колоннадой
Привязывают крепких лошадей.
Жен отсылают в церковь слушать мессу,
А сами недоверчиво торгуются и пьют.

Где в будни улицы пусты и слышно
В открытое окно начальной школы,
Как маленькие учатся читать.

Где всё так ясно, просто и спокойно, —
Где можно долгими ночами вспоминать.

Еще совсем светло, но я устала,
Не знаю, как дойду к себе домой.
Несносен вид Латинского квартала,
И так враждебны камни мостовой.

Дома, афиши, улицы, киоски,
Любезности прохожих, стук телег…
Всей этой жизни радостной и плоской
Такой чужой и суетливый бег.

Так ранит сердце мне холодный, белый —
Обычный свет, — обычно ясных дней…
Иду и жестких стен почти касаюсь телом,
У стен идти мне легче и темней.

Ах, только бы дойти, закрыть окно мне,
Чтобы не видеть бесконечных крыш.
Лечь в темноте, не знать, не помнить,
Не слышать, как внизу шумит Париж.

В окне старьевщика на Екатерингофской
Случайно я увидела вчера
Уродца из литого серебра,
Горбатого, с ужимкою воровской.

На нем разорванный худой кафтан жидовский
Да шапка хитроумная остра.
В руке конец гусиного пера
И старый том истрепанный, колдовский.

И надпись там: «8-ое сентября»,
Как будто нацарапана небрежно,
Но старый улыбается хитря.
А я все думаю, все думаю прилежно:
Что предназначено судьбою неизбежной,
Что будет мне 8-го сентября?

Как печален Париж, когда все ушли
На войну, на обе границы.
Сколько женщин с заплаканными лицами,
Сколько окон с закрытыми ставнями.
Дождь идет целые дни
И никто не смеется на улице,
Даже дети, даже мастерицы.
В шесть часов, когда выход с работ,
Их никто не ждет на углу.
Не берут фиалок на два су
У старой торговки цветами
И не бродят под руку, рядами
По большим бульварам, задевая прохожих.
Молча смотрят на раненых, на английских солдат.
Идут домой не оглядываясь.
Нищему ни одна не подаст.
Как печален Париж, когда все ушли
На войну, на обе границы.

Устали от белой палаты
С большими стеклянными окнами,
От криков раненых на длинных столах
И от кучи синих шинелей в углу.

Устали смотреть, как монахини в черном
На коленях моют грязные ноги,
По которым стекает кровь.

Устали смотреть в жадные глаза
По-детски доверчивых взрослых мужчин,
Слабых, послушных и ждущих,
Чтобы сказали им слово неправды.

И устали склоняться над ранами
С кровью, лохмотьями, гноем;
Обещать чистую постель,
Вино, еду и покой.

Устали и вышли вдвоем на порог,
К аллее каких-то деревьев.
Был уже вечер, темно, шел дождь,

Пахло сырой землей и травою.
Капли дождя упали мне на губы, —
Стало страшно, скорее вернулись назад
В освещенную белую залу.