Михаил Лермонтов - Бородино (сборник)

Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж… Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь…
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был,
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых…
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна…
Как вспомнишь, ка́к давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит… всё равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет…
Ей ничего не значит!

Когда одни воспоминанья
О заблуждениях страстей,
Наместо славного названья,
Твой друг оставит меж людей,

И будет спать в земле безгласно
То сердце, где кипела кровь,
Где так безумно, так напрасно
С враждой боролася любовь,

Когда пред общим приговором
Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Любовь безгрешная твоя, –

Того, кто страстью и пороком
Затмил твои младые дни,
Молю: язвительным упреком
Ты в оный час не помяни.

Но пред судом толпы лукавой
Скажи, что судит нас иной
И что прощать святое право
Страданьем куплено тобой.

Люблю отчизну я, но странною любовью!
   Не победит ее рассудок мой.
      Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

   Но я люблю – за что, не знаю сам –
   Ее степей холодное молчанье,
   Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

На севере диком стоит одиноко
   На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
   Одета, как ризой, она.

И снится ей всё, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.

Меж тем как Франция, среди рукоплесканий
И кликов радостных, встречает хладный прах
Погибшего давно среди немых страданий
   В изгнанье мрачном и в цепях;
Меж тем как мир услужливой хвалою
Венчает позднего раскаянья порыв
И вздорная толпа, довольная собою,
   Гордится, прошлое забыв, –
Негодованию и чувству дав свободу,
Поняв тщеславие сих праздничных забот,
Мне хочется сказать великому народу:
   Ты жалкий и пустой народ!
Ты жалок потому, что вера, слава, гений,
Всё, всё великое, священное земли,
С насмешкой глупою ребяческих сомнений
   Тобой растоптано в пыли.
Из славы сделал ты игрушку лицемерья,
Из вольности – орудье палача,
И все заветные отцовские поверья
   Ты им рубил, рубил сплеча, –
Ты погибал… и он явился, с строгим взором,
Отмеченный божественным перстом,
И признан за вождя всеобщим приговором,
   И ваша жизнь слилася в нем, –
И вы окрепли вновь в тени его державы,
И мир трепещущий в безмолвии взирал
На ризу чудную могущества и славы,
   Которой вас он одевал.
Один – он был везде, холодный, неизменный,
Отец седых дружин, любимый сын молвы,
В степях египетских, у стен покорной Вены,
   В снегах пылающей Москвы.

А вы что́ делали, скажите, в это время,
   Когда в полях чужих он гордо погибал?
   Вы потрясали власть избранную, как бремя,
   Точили в темноте кинжал!
Среди последних битв, отчаянных усилий,
В испуге не поняв позора своего,
Как женщина, ему вы изменили,
   И, как рабы, вы предали его!
Лишенный прав и места гражданина,
Разбитый свой венец он снял и бросил сам,
И вам оставил он в залог родного сына –
   Вы сына выдали врагам!
Тогда, отяготив позорными цепями,
Героя увезли от плачущих дружин,
И на чужой скале, за синими морями,
   Забытый, он угас один –
Один, – замучен мщением бесплодным,
   Безмолвною и гордою тоской –
И, как простой солдат, в плаще своем походном
   Зарыт наемною рукой…

   Но годы протекли, и ветреное племя
Кричит: «Подайте нам священный этот прах!
Он наш; его теперь, великой жатвы семя,
   Зароем мы в спасенных им стенах!»
И возвратился он на родину; безумно,
Как прежде, вкруг него теснятся и бегут
И в пышный гроб, среди столицы шумной,
   Остатки тленные кладут.
Желанье позднее увенчано успехом!
И краткий свой восторг сменив уже другим,
Гуляя, топчет их с самодовольным смехом
   Толпа, дрожавшая пред ним.

   И грустно мне, когда подумаю, что ныне
Нарушена святая тишина
Вокруг того, кто ждал в своей пустыне
Так жадно, столько лет спокойствия и сна!
И если дух вождя примчится на свиданье
С гробницей новою, где прах его лежит,
   Какое в нем негодованье
   При этом виде закипит!
Как будет он жалеть, печалию томимый,
О знойном острове, под небом дальних стран,
Где сторожил его, как он непобедимый,
   Как он великий, океан!

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! – от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять…

Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утёса каменная грудь…
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный
И ласки вечные свои.

Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз,
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света
Не гну колени я мои;
Как ты, не знаю в нем предмета
Ни сильной злобы, ни любви.

Как ты, кружусь в веселье шумном,
Не отличая никого:
Делюся с умным и безумным,
Живу для сердца своего.

Земного счастья мы не ценим,
Людей привыкли мы ценить:
Себе мы оба не изменим,
А нам не могут изменить.

В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Как-то раз перед толпою
   Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою[3]
   Был великий спор.
«Берегись! – сказал Казбеку
   Седовласый Шат, –
Покорился человеку
   Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
   По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
   Загремит топор;
И железная лопата
   В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
   Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
   Через те скалы,
Где носились лишь туманы
   Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
   Первый был скачок,
Берегися! многолюден
   И могуч Восток!»
«Не боюся я Востока! –
   Отвечал Казбек, –
Род людской там спит глубоко
   Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
   Пену сладких вин
На узорные шальвары
   Сонный льет грузин;
И склонясь в дыму кальяна
   На цветной диван,
У жемчужного фонтана
   Дремлет Тегеран.
Вот у ног Ерусалима,
   Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
   Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
   Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
   Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
   Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
   Про дела отцов.
Всё, что здесь доступно оку,
   Спит, покой ценя…
Нет, не дряхлому Востоку
   Покорить меня!»

«Не хвались еще заране! –
   Молвил старый Шат, –
Вот на Севере в тумане
   Что-то видно, брат!»

Тайно был Казбек огромный
   Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный
   Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
   Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье,
   Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
   До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
   Движутся полки;
Веют белые султаны,
   Как степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
   Подымая пыль;
Боевые батальоны
   Тесно в ряд идут;
Впереди несут знамены,
   В барабаны бьют;
Батареи медным строем
   Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
   Фитили горят.
И, испытанный трудами
   Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
   Генерал седой.
Идут все полки могучи,
   Шумны, как поток,
Страшно-медленны, как тучи,
   Прямо на восток.

И, томим зловещей думой,
   Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
   И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
   Племя гор своих,
Шапку[4] на́ брови надвинул –
   И навек затих.