Велимир Хлебников - Творения

Хотите ли вы
Стать для меня род тетивы
Из ваших кос крученых?
На лук ресниц, в концах печеный,
Меня стрелою нате,
И я умчусь грозы пернатей.

Тайной вечери глаз* знает много Нева,
Здесь спасителей кровь причастилась вчера
С телом севера, камнем булыжника.
В ней воспета любовь отпылавших страниц.
Это пеплом любви так черны вечера
И рабочих и бледного книжника.
Льется красным струя,
Лишь зажжется трояк*
На усталых мостах.
Трубы ветра грубы,
А решетка садов стоит стражей судьбы.
Тайной вечери глаз знает много Нева
У чугунных коней, у широких камней
Дворца Строганова.

Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердца.
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов.

Люди! Утопим вражду в солнечном свете!
В плаще мнимых звезд ходят — я жду —
Смелых замыслов дети,
Смелых разумов сын.

Помимо закона тяготения
Найти общий строй времени,
Яровчатых солнечных гусель*, —
Основную мелкую ячейку времени и всю сеть.

Как хижина твоя бела!
С тобой я подружился!
Рука морей нас подняла
На высоту, чтоб разум закружился.
Иной открыт пред нами выдел.
И, пьяный тем, что я увидел,
Я Господу ночей готов сказать:
«Братишка!» —
И Млечный Путь
Погладить по головке.
Былое — как прочитанная книжка.
И в море мне шумит братва,
Шумит морскими голосами, И в небесах блестит братва
Детей лукавыми глазами.
Скажи, ужели святотатство
Сомкнуть, что есть, в земное братство?
И, открывая умные объятья,
Воскликнуть: «Звезды — братья! Горы — братья! Боги — братья!»
Сапожники! Гордо сияющий
Весь Млечный Путь —
Обуви дерзкой дратва.
Люди и звезды — братва!
Люди! Дальше окоп
К силе небесной проложим.
Старые горести — стоп!
Мы быть крылатыми можем.
Я, человечество*, мне научу
Ближние солнца честь отдавать!
«Ась, два», — рявкая солнцам сурово.
Солнце! Дай ножку!
Солнце! Дай ножку!
Загар лица, как ветер, смугол,
Синел морской рубашки угол.
Откуда вы, моряк?
Где моря широкий уступ
В широкую бездну провалится,
Как будто казнен Лизогуб*
И где-то невеста печалится.
И воды носятся вдали,
Уж покорены небесами.
Так головы, казненные Али*,
Шептали мертвыми устами
Ему, любимцу и пророку,
Слова упорные: «Ты — бог» —
И медленно скользили по мечу,
И умирали в пыли ног,
Как тихой смерти вечеря*,
Когда рыдать и грезить* нечего.
И чокаясь с созвездьем Девы*
И полночи глубокой завсегдатай,
У шума вод беру напевы,
Напевы слова и раскаты.
Годы прошедшие, где вы?
В земле нечитаемых книг!
И пело созвездие Девы:
«Будь, воин, как раньше, велик!»
Мы слышим в шуме дальних весел,
Что ужас радостен и весел*,
Что он — у серой жизни вычет
И с детской радостью граничит.

И вечер темец,
И тополь земец,
И мореречи,
И ты, далече!

«Э-э! Ы-ым!» — весь в поту,
Понукает вола серорогого,
И ныряет соха выдрой в топкое логово.
Весенний кисель жевали и ели зубы сохи деревянной
Бык гордился дородною складкой на шее
И могучим холмом на шее могучей,
Чтобы пленять им коров,
И рога перенял у юного месяца,
Когда тот блестит над темным вечерним холмом.
Другой — отдыхал,
Черно-синий, с холмом на шее, с горбом
Стоял он, вор черно-синей тени от дерева,
С нею сливаясь.
Жабы усердно молились, работая в большие пузыри,
Точно трубач в рог,
Надув ушей перепонки, раздув белые шары.
Толстый священник сидел впереди,
Глаза золотые навыкате,
И книгу погоды читал.
Черепахи вытягивали шеи, точно удивленные,
Точно чем<-то> в этом мире изумленные, протянутые к тайне.
Весенних запахов и ветров пулемет —
Очнись, мыслитель, есть и что-то —
В нахмуренные лбы и ноздри,
Ноздри пленяя пулями красоты обоняния,
Стучал проворно «ту-ту-ту».
Цветы вели бои, воздушные бои пыльцой,
Сражались пальбою пушечных запахов,
Билися битвами запахов:
Кто медовее — будет тот победитель.
И давали уроки другой войны
И запахов весенний пулемет,
И вечер, точно первосвященник зари.
Битвами запаха бились цветы,
Летали душистые пули.
И было согласное и могучее пение жаб
В честь ясной погоды.
Люди, учитесь новой войне,
Где выстрелы сладкого воздуха,
Окопы из брачных цветов,
Медового неба стрельба, боевые приказы.
И вздымались молитвенниками,
Богослужебными книгами пузыри
У квакавших громко лягушек,
Набожных, как всегда вечерами при тихой погоде.

Темно-зеленые, золотоокие всюду сады,
Сады Энзели*.
Это растут портахалы*,
Это нарынчи*
Золотою росою осыпали
Черные ветки и сучья.
Хинное дерево
С корой голубой
Покрыто улитками.
А в Баку нет нарынчей,
Есть остров Наргинь*,
Отчего стала противною
Рыба морская, белуга или сомы.
О сумасшедших водолазах
Я помню рассказы
Под небом испуганных глаз.
Тихо. Темно.
Синее небо.
Цыганское солнышко* всходит,
Сияя на небе молочном.
Бочонок джи-джи*
Пронес армянин,
Кем-то нанят.
Братва, обнимаясь, горланит:
«Свадьбу новую справляет*
Он, веселый и хмельной.
Свадьбу новую справляет
Он, веселый и хмельной».
Так до утра.
Пения молкнут раскаты.
Слушай, годок: «Троцкий» пришел.
«Троцкого» слышен гудок.
Утро. Спали, храпели.
А берега волны бились и пели.
Утро. Ворона летит,
И курским соловьем
С вершины портахала
Поет родной России Ка*,
Вся надрываясь хриплою грудью.
На родине, на севере, ее
Зовут каргою.
Я помню, дикий калмык
Волжской степи
Мне с сердцем говорил:

«Давай такие деньги,*
Чтоб была на них карга».*
Ноги, усталые в Харькове,
Покрытые ранами Баку,
Высмеянные уличными детьми и девицами,
Вымыть в зеленых водах Ирана*,
В каменных водоемах,
Где плавают красные до огня
Золотые рыбы и отразились плодовые деревья
Ручным бесконечным стадом.
Отрубить в ущельи Зоргама*
Темные волосы Харькова,
Дона и Баку.
Темные вольные волосы,
Полные мысли и воли.

Снова мы первые дни человечества!
Адам за адамом*
Проходят толпой*
На праздник Байрама*
Словесной игрой*.
В лесах золотых
3аратустры,
Где зелень лесов златоуста!
Это был первый день месяца Ая*.
Уснувшую речь не забыли мы
В стране, где название месяца — Ай
И полночью Ай тихо светит с небес.
Два слова, два Ая,
Два голубя бились
В окошко общей таинственной были…
Алое падает, алое
На древках с высоты.
Мощный труд проходит, балуя
Шагом взмах своей пяты.
Трубачи идут в поход,
Трубят трубам в рыжий рот.
Городские очи радуя
Золотым письмом полотен,
То подымаясь, то падая,
Труд проходит, беззаботен.
Трубач, обвитый змеем
Изогнутого рога!
Веселым чародеям
Широкая дорога!
Несут виденье алое
Вдоль улицы знаменщики,
Воспряньте, все усталые!
Долой, труда погонщики!
Это день мирового Байрама.
Поодаль, как будто у русской свободы на паперти,
Ревнивой темницею заперты,
Строгие, грустные девы ислама.
Черной чадрою закутаны,
Освободителя ждут они.
Кардаш*, ружье на изготовку
Руками взяв, несется вскачь,
За ним летят на джигитовку
Его товарищи удач.
Их смуглые лица окутаны в шали,
А груди в высокой броне из зарядов,
Упрямые кони устало дышали
Разбойничьей прелестью горных отрядов.
Он скачет по роще, по камням и грязям,
Сквозь ветер, сквозь чащу, упорный скакун,
И ловкий наездник то падает наземь,
То вновь вверх седла — изваянья чугун.
Так смуглые воины горных кочевий
По-братски несутся, держась за нагайку,
Под низкими сводами темных деревьев,
Под рокот ружейный и гром балалайки.