Антология - Европейская поэзия XIX века

Ложится на дни
Сон черною тенью.
Надежда, усни!
Усните, стремленья!

Поблекла давно
За краскою краска.
Душе — все равно…
О, грустная сказка!

И я — колыбель,
Колышуся в нише
Под скрипы петель…
Так тише же, тише!

Над кровлей синеву простер
Простор небесный!
Листву над кровлей распростер
Навес древесный.

Воскресный звон плывет в простор,
Он льется, длится.
С ветвей свою мольбу в простор
Возносит птица.

О, господи, какой покой,
Какой бездонный!
Доносит город в мой покой
Свой говор сонный.

Что ты наделал! Что с тобой?
Ты с горя спятил?
Скажи, что сделал ты с собой?
Как жизнь растратил?

Эта улица, город — как в призрачном сне,
Это будет, а может быть, все это было:
В смутный миг все так явственно вдруг проступило…
Это солнце в туманной всплыло пелене.

Это голос в лесу, это крик в океане.
Это будет, — причину нелепо искать,—
Пробужденье, рожденье опять и опять.
Все как было, и только отчетливей грани:

Эта улица, город — из давней мечты,
Где шарманщики мелют мелодии танцев,
Где пиликают скрипки в руках оборванцев,
Где на стойках пивнушек мурлычут коты.

Это будет, как смерть, неизбежно: и снова
Будут щеки в потеках от сладостных слез,
Будет хохот рыдающий, грохот колес,
К новой смерти призывы, где каждое слово

Так старо и мертво, как засохший цветок.
Будет праздничный гомон народных гуляний,
Вдовы, медные трубы, крестьянки, крестьяне,
Толчея, городской разноликий поток,

Шлюхи, следом юнцы, в пух и прах разодеты,
И плешивые старцы, и всяческий сброд.
Будут плыть над землею пары нечистот,
И взмывать карнавальные будут ракеты.

Это будет, как только что прерванный сон,
И опять сновиденья, виденья, миражи,
Декорация та же, феерия та же,
Лето, зелень и роя пчелиного звон.

Я всего натерпелся, поверь!
Как затравленный, загнанный зверь,
Рыскать в поисках крова и мира
Больше я, наконец, не могу
И один, задыхаясь, бегу
Под ударами целого мира.

Зависть, Ненависть, Деньги, Нужда —
Неотступных ищеек вражда —
Окружает, теснит меня; стерла
Дни и месяцы, дни и года
Эта мука. Обед мой — беда,
Ужин — ужас, и сыт я по горло!

Но средь ужаса гулких лесов
Вот и Гончая злей этих псов,
Это Смерть! О, проклятая сука!
Я смертельно устал; и на грудь
Смерть мне лапу кладет, — не вздохнуть,
Смерть грызет меня, — смертная мука.

И, терзаясь, шатаясь в бреду,
Окровавленный, еле бреду
К целомудренной чаше и влаге.
Так спасите от псов, от людей,
Дайте мне умереть поскорей,
Волки, братья, родные бродяги!

В тумане утреннем, средь пожелтелой чащи,
Где ветер жалобный шуршит листвой дрожащей,
Сражаются в кустах олени — два врага.
Всю ночь, с тех самых пор как тягою могучей
Обоих повлекло за самкою пахучей,
Стучат соперников ветвистые рога.

В рассветной мгле, дымясь, они одной тропою,
Чтоб горло освежить, спустились к водопою,—
Потом еще страшней был новый их прыжок.
Под треск кустарника, с хрустеньем града схожий,
В изнеможении под увлажненной кожей
Играют мускулы их сухопарых ног.

А в стороне стоит спокойно, в гладкой шубке,
Лань с беленьким брюшком, и молодые зубки
Кусают дерево. Отсюда двух бойцов
Ей слышно тяжкое, свирепое храпенье,
И ноздри тонкие в горячем дуновенье
Учуяли, дрожа, пьянящий пот самцов.

И, наконец, один, для схватки разъяренной
Самой природою слабей вооруженный,
В кровавой пене пал на вспоротый живот.
С губы слизнул он кровь. Тускнеет взор лучистый.
Все тише дышит он: то на заре росистой
Успокоенье смерть уже ему несет.

И, перед будущим сомнения не зная,
Рассеялась в ветвях душа его лесная.
Жизнь беспредельная раскрылась перед ним.
Он все вернул земле — цветам, ручьям студеным,
И елям, и дубам, и ветрам благовонным,
Тем, кто вскормил его и кем он был храним.

Средь зарослей лесных извечны эти войны,
Но не должны они смущать нам взор спокойный:
Природы сын, олень родился и исчез.
Душа дремотная в лесной своей отчизне
За годы мирные вкусила сладость жизни,—
И душу тихую в молчанье принял лес.

В священных тех лесах безбурно дней теченье,
Не знает страха жизнь, а смерть — одно мгновенье.
В победе, в гибели — единый есть закон:
Когда другой олень, трубя кровавой мордой,
Уходит с самкою, покорною и гордой,—
Божественную цель осуществляет он.

Всесильная любовь, могучее желанье,
Чьей волей без конца творится мирозданье!
Вся жизнь грядущая исходит от тебя.
В твоей борьбе, любовь, жестокой и ужасной,
Мир обновляется, все более прекрасный,
Чтоб в мысли завершать и постигать себя.

Когда в садах настанет время вишен —
Веселый соловей и пересмешник-дрозд
Зальются трелью звонкой
Над захмелевшей от любви девчонкой
И парень воспарит душой до звезд.
Когда в садах настанет время вишен,
Засвищет звонко пересмешник-дрозд.

Но, словно миг, промчится время вишен,
Когда вы с ней бредете, как во сне,
По саду, а над вами
Пылают вишни алыми серьгами
И вы их рвете в чуткой тишине.
Ах, словно миг, промчится время вишен,
Кораллов сладких, сорванных во сне.

Когда опять настанет время вишен,
Спасайтесь от любовного огня,
Бегите от девчонок!
Не слушал я друзей своих ученых,
И вот тоска преследует меня.
Когда опять настанет время вишен,
Бегите от коварного огня.

Но я люблю, как прежде, время вишен.
Хоть непрестанно с давней той поры
Исходит сердце болью,
Я берегу с признательной любовью
Судьбы благословенные дары.
Да, я люблю, как прежде, время вишен,
Мила мне память давней той поры.