Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Так грустно, как на дне
                                     колодца.
Только звёзды открыты очесам.
И нечем в темноте как будто уколоться,
и солнце – по часам.

Вот так, глаза в глаза, проходит жизнь —
на запад направлены лучи.
Там, в девственной тиши,
с тобою жить нам завтра – обещаны ключи.

Забраться б в прошлое, как в зыбку,
и забыться. Заснуть ли, задремать...
Не быть теперь, когда уже не всыпать
(здесь вводится remarque...)
за... шалости? (ах, если бы!) – по списку...
А в колыбельке – рай.
И слышится ответное: «Поспи ты...
Но не ложись – на край».

Флоренция на Куполе. Под ним.
Воздушный шар. Земное искушенье.
Летаешь и спускаешься во дни
златые, не изведав искаженья,

не зная, что назначено потом...
На Купол, где светло, как перед Входом!
Где двери в Рай, забудется ль про то?
Живём и забываем год за годом...

Разойдёмся любить. Неделимы останемся впредь.
Только целым живёшь. Лоскутны́м укрываешься только.
Лоскуточки не в счёт. Математика вся под запрет
отправляется, друг, если время сбивается с толку,

когда любит душа. Не прибавить к тому, не отнять.
Это полное. В нём, как ни ткнись, всё войдёшь в середину.
Где расходятся в жизнь, как круги золотые, от нас
жажда правды и лжи невозможное – не под сурдинку.

И снова холодно. И боязно вдохнуть —
так обжигает. Впереди простуда.
И загодя закутаться в доху
охота и сказать как на духу,
что зиму не люблю, – в неё врасту я

со всей землёй. Не мёд её удел.
Всегда в снегу иль в слякоти по пояс...
И ужас оказаться не у дел
умножится в российскую метель,
и мёрзну я, ещё в тепле покоясь...

Какие разные! Листаю день за днём.
Ноябрь даёт и требует отдачи.
Играем, неразумные, с огнём,
не думая, что праздника отданье
приходит.
              Приближается финал
земного бытия. Листай покамест!
Как в чашу собирается вина,
пока не проведёт резцом по камню.

Ноябрь, тридцатое...
                         Так кто-то напевал,
мне кажется, легко слагая вирши...
Поющего не сбило наповал —
душа перенасытилась и вышла

за дверь земную. Не о чем скорбеть.
Никто не умер, коли смерти жало
изъято. Над учебником корпеть
прошла пора.
                   Ты помолись, пожалуй.

Жизнь – полное собрание скорбей
и радостей. Чего, не скажешь, больше.
Ни медленней читай же, ни скорей —
премудрее не станешь пескарей,
дрожащих до скончанья века...
                                               Боль же —
научит – и властителя, и бомжа...

Жизнь – полное собрание. Скорбей
и радостей запутанная связка.
Попробовать по ключику скорей
помедли – в каждом ключике завязка.

Завязка долгой драмы, скорых бед,
и прочее, и прочее... И прочерк.
Жизнь – полное собрание скорбей
и радостей, проверенных на прочность.

И это надобно. Противится и плоть,
и робкая душа – вовсю дрожат поджилки.
Не то на огороде: прополоть
и выкинуть. И унести пожитки.

Здесь ноги унести не так легко.
Какое?! Чуть запутаешься – жив ли?
И близкое спасенье далеко,
и спрятано в мешке широком шило...

И, хоть не утаишь его, укол
тут обеспечен. И добро – на выброс.
Прямая не прибавится углом,
как ни старайся припасти на вырост.

И всё бы обрывать цветы, вертеть веночки.
И всё бы открывать свою вину воочью.

Плыть по теченью рек совместно с облаками.
И быть как имярек, земли не облагая

налогом. Возвестят тогда душе сторицей.
Останешься пред Ним прочитанной страницей.

Утро холодно, день невелик,
скоро вечер провалится в полночь.
Это память с утра не велит
провалиться поглубже – двулик
сердца груз, по-другому – неполный.

Вот и слушаю скрежет лопат,
словно в дворницкой, – милые трели.
Загораются нити лампад —
электрический свет невпопад —
зачинаются постные требы...

Жизнь красна, как её ни малюй.
Даже ночь не похитит надолго.
За неё на рассвете молюсь,
и двуликую память мою
ворошу, то не зря, то без толка.

Однако солнце. Встань
и приложись к потоку.
Одень сердечко в сталь
и не давай поторкать

ему. Таков закон.
Нужны и сердцу латы.
Но вечером зато
пусти свободно плакать.

Отмериваешь так, что не мало́, не с верхом.
Из-под покрова тайн один источник света
твой освещает дом.

Перебирая строф своих стихи, как гусли,
выстраиваешь в строй, не широко, не густо,
и собираешь том,

с которым и придёшь. Прошу простить за вольность.
Покинешь налегке Саратовскую волость,
чтоб встать пред Судиёй.

Прости тебя Господь! Где неоглядна милость,
нет гибели. Всерьёз нам гибель только снилась.
А что-то суждено?

Пост не строгий, а вечер суров.
Каждый день не хватает ослабы.
Предрождественский учим урок —
ученик размечтался о славе,

но не знает и малого. Гром
прогремит среди ясного неба.
И увидим декабрьских хором
глубину, и опомнимся: «Мне бы...»

Введение приблизилось. Войдём!
Есть место. Всем и каждому, и вместе.
Омоют Иорданскою водой,
и голубь принесёт благие вести

здесь. Лестница поставлена крута,
и подниматься трудно с непривычки.
И падает не манная крупа —
небесное посланье. Без кавычек.

Так долго вместе прожили – теснит
со всех сторон. Почти достало сердца.
В неволе перелистывать те сны
отныне, не довьётся до весны
верёвочка – так теснота усердна.

Так долго вместе прожили – печать
втеснилась в грудь, вошла с усильем в поры,
соединив и радость, и печаль...
И можно ли по-новому почать
единственное? Стерпим до упора!

Так долго вместе прожили – года
меняли заоконные картинки...
И надобно по чёрточкам гадать,
когда случилось – это, то – когда?
Всему равнялся линий след карминный.

Люблю, мой друг, но прячу голос. Нем
мой рот, когда люблю, но сердце гласно.
Я бодрствую с тобою в тонком сне
и прячусь в толстый свитер твой, и ласков

его узор... Я свой узор плету —
то нить порву, то выберусь из порчи.
И вырасти поблизости к плечу
любимому хочу, сломав заборчик.

Введение. Законы естества нарушились.
Вступление. Начало.
Заветное здесь стало заодно наружному.
Не лунный свет ночами
сияет здесь. Недолго миру ждать
Архангела благую весть.
                                      Источник
поныне чист, где каждому рождать
своё, пока Творец не ставит точку.

Приходит час ответа всё равно.
И медленно накопленные силы
ты чувствуешь, вступая в дом родной,
а он в тебя без боли и насилья

вступает. Начинается прогон
спектакля. Не спектакль назначен скоро,
в котором новоявленных врагов
сюжет непотопляемый не вскормит.

Читатель-друг, читатель-критик, слышу
два голоса и дважды признаю:
всё так, друзья – то со слона, то с мышку
я перед вами, и смирилась с мыслью
о том, что не отправиться на юг

воробышку. Там розовый фламинго,
мерцающий колибри – воробьям
не снившиеся... Нелегко вломиться
в историю. И не всегда слоница
побольше записного муравья...