Ирина Кнорринг - О чём поют воды Салгира

Без лишних строк, без слов плохих
(Не точных или слишком резких)
Слагать упрямые стихи,
Их отшлифовывать до блеска.

Всё созданное разрушать,
И вновь творить, до совершенства.
И смутно верить, что душа
Познает гордое блаженство.

Так — за пустые вечера,
За пятна слёз, за пятна крови
Смиренно строить грозный храм,
Как каменщик средневековья.

Все трудности преодолеть.
Сломить сомненье и неверье.
И самому окаменеть,
Подобно сгорбленной химере.

Проходили года за большими, как волны, годами.
В окнах девичьей спальни покорно погасли огни.
Призрак лёгкого счастья растаял с наивными снами,
И тяжёлая радость наполнила трудные дни.

Я уже не найду той скамейки под тёмной сиренью,
Ни весеннего леса, ни светлых внимательных глаз.
Но не знаю зачем — отчего, — по чьему наущенью, —
Я в Страстную Субботу всегда вспоминаю о Вас.

Измены нет. И это слово
Ни разу не слетало с губ.
И ничего не стало новым
В привычно-будничном кругу.

Измены нет. Но где-то в тайне,
Там, где душа совсем темна,
В воображаемом романе
Она уже совершена.

Она сверкнула жгучей новью,
Жизнь подожгла со всех сторон.
Воображаемой любовью
Реальный мир преображён.

И каждый день, и каждый вечер —
Томленье, боль, огонь в крови,
Воображаемые встречи
Несуществующей любви.

А тот, другой, забыт и предан, —
Воображаемое зло!
Встречаться молча за обедом
Обидно, скучно, тяжело.

Круги темнее под глазами,
Хмельнее ночь, тревожней день.
Уже метнулась между нами
Воображаемая тень…

А дом неубран и заброшен.
Уюта нет. Во всём разлад.
В далекий угол тайно брошен
Отчаяньем сверкнувший взгляд…

Так, проводя, как по указке,
По жизни огненный изъян,—
Ведет к трагической развязке
Воображаемый роман.

Что будет дальше — всё известно,
Уж так в веках заведено.
И потому неинтересно
Скользить на илистое дно.

Ни слёз, ни гнева, ни упрёков, —
Душа прозрачна, как стекло.
В романсе, конченном до срока,
Всё так безрадостно светло.

В нём всё намечено заране,
Ничто не обмануло нас:
Усталость, разочарованье —
От поцелуев на диване,
От слишком откровенных глаз;

И подсознательная жалость,
Что жизнь не повернёт назад,
Что света было слитком мало,
И что игра не оправдала
Всех, ею созданных утрат.

Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом?
Зачем стою у Вашей страшной двери?
Не для того ли, чтоб опять вдвоем
Считать непоправимые потери?

Опять смотреть беспомощно в глаза,
Искать слова, не находить ответа?
Чтоб снова было нечего сказать
О главном, о запуганном, об этом?..

Вы скоро уезжаете на юг.
Вернётесь для меня чужим и новым.
Зачем я Вас люблю, мой тайный друг,
Мой слабый друг, зачем пришла я снова?

Простим ли мы друг другу это зло?
Простим ли то, что ускользнуло мимо?
Чтобы сказать спокойно: «Всё прошло,
Так навсегда и так непоправимо».

Я Вас люблю — запретно и безвольно…
Полгода проползли, как смутный бред.
За боль, за ложь, за этот гнев невольный
Ни Вам, ни мне уже спасенья нет.

Я не кляну и не волную память,
Но видеть Вас я больше не хочу.
За этот смех, за эту встречу с Вами
Какой тоской я Богу заплачу?

За трепет риска и за радость тайны
Я не предам ушедшие года.
Такой любви — запретной и случайной —
Доверчивого сердца не отдам.

Пусть тяжело. Пусть мой покой надломан.
Я Вас люблю. Ведь оба мы в бреду.
Но в этот дом, где всё мне так знакомо,
Мой тайный друг, я больше не приду.

Ты знаешь сам — таков от века
Закон, нам данный навсегда:
От человека к человеку —
Дорога боли и стыда.

За проблеск теплоты минутной —
Цена невидимых утрат.
И непреодолимо трудно
Сказать простое слово: брат.

И если для тебя дороже
Твой невзволнованный покой,
Не отзывайся на тревожный
И жадный зов души другой.

Очнись от жалости невольной,
Останови последний шаг:
Почти всегда бывает больно,
Когда раскроется душа.

— Чтобы завтра небо сияло
Незапятнанной синевой,
Чтоб с утра не казаться усталой
Измученной и больной.

Чтобы встретить добрые лица
Вместо сдержанных и сухих.
Чтоб в газете на третьей странице
Увидеть свои стихи.

Чтоб никто ни на что не дулся,
Чтобы стало смешно хандрить.
Чтобы в ровном и чётком пульсе
Билась дикая воля: жить!

Чтоб суметь рассмеяться звонко
Над тоской предыдущих дней.
Чтобы выпуклый лобик ребенка
Стал хоть чуточку розовей.

Чтобы стало легко и приятно
Мыть тарелки и чистить ножи…
Словом — всё, что невероятно,
Что совсем не похоже на жизнь.

Вдруг стало ясно: жизнь полна
Непоправимою угрозой,
Что у меня судьба одна
С моей Иерихонской розой.

Вот с той, что столько долгих дней
Стоит в воде, не расцветая,
В унылой комнате моей, —
Безжизненная, неживая.

Будильник, пудра, пузырьки,
Игрушки — рядом на камине.
Её корявые ростки
Окутывает сумрак синий.

И я — над страшным и сухим
Неумирающим растеньем —
Слагаю мёртвые стихи
О небытье, о нецветенье.

И из сплетенья длинных строк,
Из неожиданных созвучий
Встаёт уродливый цветок
Сухой, бесплодный и колючий.

Но словно в огненном бреду,
С упрямой безрассудной верой
День ото дня я жадно жду,
Что зацветет комочек серый…

Себя стараюсь обмануть,
Другим — сплетаю небылицы,
О, только бы хоть как-нибудь
От пустоты освободиться!

Проходят дни и вечера,
Я с каждым днём скупей и строже.
Сегодня — то же, что вчера,
А завтра — заново всё то же.

И мой цветок не расцветет.
Быть может, и бывают розы,
Что зацветают дважды в год,
И что не вянут на морозе,

Но только это не для нас,
Не для таких, как я, должно быть:
Томит вечерний, синий час
Томленьем напряжённой злобы.

И я с безжизненной тоской
Склоняюсь грустно и влюбленно
Над неудачливой сестрой,
Над розою Иерихона.