Антон Дельвиг - Полное собрание стихотворений

О, радость, радость, я жизнью бывалою
Снова дышу!
Трепещет лира:
В струнах позабытых
Я звуков согласных
Я звуков живительных
В восторге ищу.
Гремит, как прежде, подруга бессмертная;
Други ко мне!
Опять недоступен
Я смехам и песням,
И чаше, венчанной
Минутными розами,
И сладкой любви.
Пришли три гостя в обитель поэтову
С дальних сторон:
От финнов бледных,
Ледяноволосых;
От Реина-старца;
От моря сыпучего
Азийских песков.
Три гостя, с детства товарищи, спутники,
Братья мои!
За мной ко храму!
Я, пл'ющем венчанный,
При гимнах священных
Каст'ору и П'оллуксу
Хвалу воспою.

За далью туманной,
За дикой горой
Стоит над рекой
Мой домик простой;
Для знати жеманной
Он замкнут ключом,
Но горенку в нем
Отвел я веселью,
Мечтам и безделью
Они берегут
Мой скромный приют
Дана им свобода -
В кустах огорода,
На злаке лугов
И древних дубов
В тени молчаливой,
Где струйкой игривой,
Сверкая, бежит,
Бежит и журчит
Ручей пограничный, -
С заботой привычной
Порхать и летать
И песнею сладкой
В мой домик украдкой
Друзей прикликать.

Вечернее солнце катилось по жаркому небу,
И запад, слиянный с краями далекими моря,
Готовый блестящего бога принять, загорался,
В долинах, на холмах звучали пастушьи свирели;
По холмам, долинам бежали стада и шумели;
В прохладе и блеске катилися волны Алфея.
Дамон, вдохновенный певец, добродетельный старец,
Из хижины вышел и сел у дверей на пороге.
Уж семьдесят раз он первыми розами лиру
И длинные кудри свои украшал, воспевая
На празднике пышном весны и веселье, и младость.
А в юности зрелой камены его полюбили.
Но старость, лишив его сил, убелив его кудри,
Отнять не могла у него вдохновенного дара
И светлой веселости: их добродетель хранила.
И старец улыбкой и взором приветственным встретил
Отвсюду бегущих к нему пастухов и пастушек.
«Любезный Дамон, наш певец, добродетельный старец!
Нам песню ты спой, веселую песню, — кричали, -
Мы любим, после трудов и полдневного жара,
В тени близ тебя отдыхать под веселые песни.
Не сам ли ты пел, что внушенные музами песни
На сердце больное, усталое веют прохладой,
Которая слаще прохлады, из урны Алфея
С рассветом лиющейся, слаще прохлады, лилеям
Свежесть дающей росы, и вина векового,
В амфорах хранимого дедами, внукам на радость?
Что добрый? не так ли ты пел нам? Дамон улыбнулся.
Он с юности ранней до позднего вечера жизни
Ни в чем не отказывал девам и юношам милым.
И как отказать? Убедительны, сладки их просьбы:
В прекрасных устах и улыбка и речи прекрасны.
Взглянул он на Хлою, перстом погрозил ей и молвил:
«Смотри, чтоб не плакать! и ты попадешь в мою песню».
Взял лиру, задумался, к солнцу лицом обратился,
Ударил по струнам и начал хвалою бессмертным:
«Прекрасен твой дар, Аполлон, — вдохновенные мысли!
Кого ты полюбишь, к тому и рано и поздно
В смиренную хижину любят слетаться камены.
О, Эрмий возвышен твой дар — убедительность речи!
Ты двигаешь силою слова и разум и душу.
Как ваших даров не хвалить, о Гимен, о Паллада!
Что бедную жизнь услаждает? — Подруга и мудрость.
Но выше, бесценней всего, Эрот и Киприда,
Даяние ваше — красою цветущая младость!
Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпур'овый,
Ясмин и лилея красивы, но краше их роза;
Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни -
Приятней полночное пенье твое, Филомела!
Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!
Прекраснее всех красотою цветущая младость,
Прекрасней, проходчивей всех. Пастухи и пастушки!
Любовь с красотою не жители — гости земные,
Блестят как роса, как роса и взлетают на небо.
И тщетны без них нам и мудрость и дар убежденья!
Крылатых гостей не прикличешь и лирой Орфея!
Все, други, вы скажите скоро, как дед говорит ваш:
Бывало, любили меня, а нынче не любят!
Да вот и вчера... Что краснеешь ты, Хлоя? Взгляните,
Взгляните на щеки ее: как шиповник алеют!
Глядите, по ним две росинки, блестя, покатились!
Не вправду ль тебе говорил я: смотри, чтоб не плакать!
И ты попадешь в мою песню: сказал и исполню».
И все оглянулись на Хлою прекрасную. Хлоя
Щеками горячими робко прижалась к подруге,
И шепот веселый, шум в пастухах пробудила.
Дамон, улыбаясь на шум их и шепот веселый,
Громчей заиграл и запел веселей и быстрее:
«Вчера, о друзья, у прохладной пещеры, где нимфы,
Игривые дщери Алфея и ближних потоков,
Расчесывать кудри зеленые любят сходиться
И вторить со смехом и песням, и клятвам любовным,
Там встретил я Хлою. «Старинушка добрый, спой песню», -
Она мне сказала. — С охотой, пастушка, с охотой!
Но даром я песен не пел никогда для пастушек;
Сперва подари что-нибудь, я спою». — «Что могу я
Тебе подарить? Вот венок я сплела!» — «О, прекрасен,
Красиво сплетен твой венок, но венка мне не надо».
— «Свирелку возьми!» — «Мне свирелку, красавица? Сам я
Искусно клею их воском душистым». — «Так что же
Тебе подарю я? Возьмешь ли корзинку? Мне нынче
Ее подарил мой отец, а, ты знаешь, корзинки
Плетет он прекрасно. Но, дедушка, что же молчишь ты?
Зачем головой ты качаешь? Иль этого мало?
Возьми же в придачу ты 'овцу любую!» — «Шалунья,
Шалунья, не знать чем платят в твои годы за песни!»
— Чего же тебе?» — «Поцелуя». — «Чего?» — «Поцелуя!»
— Как, этой безделицы?» — «Ах за нее я отдал
Не только венок и свирелку, корзинку и 'овцу:
Себя самого! Поцелуй же!» — «Ах, дедушка добрый!
Все овцы мои разбежались; чтоб волк их не встретил,
Прощай, побегу я за ними». — Сказала, и мигом,
Как легкая серна, как нимфа дубравная скрылась.
Взглянул я на кудри седые, вздохнул и промолвил:
Цвет белый приятен пастушкам в нарциссах, в лилеях;
А белые кудри пастушкам не милы. Вот, други,
Вам песнь моя: весела ли судите вы сами».
Умолк. Все хвалили веселую песню Дамона;
А Хлоя дала поцелуй ( так хотели пастушки)
Седому слагателю песен игривых и сладких,
И радость блеснула во взорах певца. Возвращаясь
К своим шалашам пастухи и пастушки «О, боги, -
Молились, — пошлите вы нам добродетель и мудрость!
Пусть весело встретим мы старость, подобно Дамону!
Пусть так же без грусти, с улыбкою скажем:
«Бывало любили меня, а нынче не любят!»»

О, камены, камены всесильные!
Вы внушите мне песню унылую;
Вы взгляните: в слезах Аматузия,
Горько плачут амуры и грации.
Нет игривой собачки у Лидии,
Нет Амики, прекрасной и ласковой.
И Диана, завидуя Лидии,
Любовалась невольно Амикою.
Ах, она была краше, игривее
Резвых псов звероловницы Делии.
С ее шерстью пуховой и вьющейся
Лучший шелк Индостана и Персии
Не равнялся ни лоском, ни мягкостью.
Не делила Амика любви своей:
Нет! Любила одну она Лидию;
И при ней приближьтесь вы к Лидии
(Ах, и ревность была ей простительна!):
Она вскочет, залает и кинется,
Хоть на Марса и Зевса могучего.
Вот как нежность владела Амикою,
И такой мы собачки лишилися!
Как на рок не роптать и не плакаться?
Семь уж люстров стихами жестокими
Бавий мучит граждан и властителей;
А она и пол-люстра, невинная!
Не была утешением Лидии.
Ты рыдай, ты рыдай, Аматузия,
Горько плачьте амуры и грации!
Уж Амика ушла за Меркурием
За Коцит и за лету печальную,
Невозвратно, в обитель Аидову,
В те сады, где воробушек Лесбии
На руках у Катулла чиликает.