Христина Кроткова - Белым по черному

Сквозь голубые облачные весны
Мне юная запомнилась одна.
Она — как завязь дикого плода,
И первые ее узнали осы.

Босой ногой цветов сминая звезды,
Сама — спустившаяся к нам звезда,
Она зимы порвала невода,
И с ней пришли ее подруги — сестры.

Ветр утренний протяжно дул в меха,
В росе ее нога легко скользила,
Когда она в одежде василька
С толпой дриад и нимф в наш лес входила.

И оставляла след, траву клоня.
Ее продолговатая ступня.

Колчан лучей рассыпан золотой
Над выцветшей вечернею долиной.
Колесный резкий скрип и крик ослиный
Скрываются пред близкой темнотой.

Спешит монах, поникнув головой,
Вдоль грубых стен, где пыльные маслины
Встречают мрак. Толпятся козьи спины,
Сбивая шаг над жилистой травой.

Встает туман растущей поволокой.
Неровное дрожанье мандолин
Несется из неосвещенных окон.
Закат ложится в ветре и пыли.

И в сытый солнцем темный воздух сада
Ошеломленные кричат цикады.

И воздуха неслыханная поступь
Кружит следы, взметнув в садах листы.
Прохладный запах мокрой резеды
И грузных волн медлительная осыпь.

О, ранний час! И птице вольный доступ
В морскую даль, в ширь неба и воды!
Движенья крыл ломают с высоты
Соленый и непробужденный воздух.

А солнце, словно позабыло счет,
И жжет, и льет обильными лучами.
И сладок одиночества янтарный мед,
И мысли белыми взлетели голубями.

Ловлю пригоршнями — о, несравненный труд! —
Паденье остывающих минут.

Над медленно подъятой головой
Июльский зной навис тяжелой крышей.
Помпея спит, и олеандром пышным
Украшен их оставленный покой.

Здесь непугливых ящериц порой
Услышишь бег в пустой заросшей нише.
Душистый душный ветр взлетает выше,
Посторонясь над рушенной стеной.

В набальзамированной тишине,
В тысячелетнее опустошенье,
Венерин храм почтило — к вышине
Двух бабочек любовное круженье,

Когда, окрасив верхнюю ступень,
К подножию горы ложился день.

Седой луны блуждает призрак пленный.
Немая тень, где жизнь, где плоть твоя?
Нет, смерть свою не пожелаю я,
А встречу, как бесчестье, как измену.

И медленная страсть встает надменно
Над одичалой грустью бытия.
О жизнь моя, ты все-таки моя!
Еще жива, и вижу свет вселенной!

Душа моя, все та же ты, — лети
Над этой жизнью, сладостной и ветхой!
Ведь сердце не устало там, в груди.
Стучаться, как в окно весенней веткой.

И снова возвращает миру свет
Пророзовевший холодом рассвет.

Душа сгорает в радости мгновенной.
Но только у конца ее поймешь.
Мне легкая туманит сердце ложь.
Что я вернусь в твой край благословенный.

И голосом покинутой сирены
Еще не раз меня ты позовешь,
И лунной ночью тайно уведешь
За неприглядные ночные стены.

Но в этот час, Италия, прощай!
В последний раз твоим виденьям внемлю.
Душа проходит высью, трепеща,
И тяжко опускается на землю,

Чтоб райским сном порой пробуждена,
Назвать тебя, блаженная страна!

Почила тень по улицам густым
И притаилась в углубленной нише.
Предупреждающий встал трубный дым, —
День поднялся и занялся чуть выше;
И разобщившись с сумраком пустым,
Угодьями позеленели крыши.

Богатством отуманенных окон
Прельстилося междоусобье зданий.
Столетий поредевших испокон
На погребах замок и цепь преданий.
И, сев на позабывшийся балкон,
Занялся день, еще немного ранний,

По Карлову мосту, вздымая воз,
Конь шел над потонувшими быками.
Катилися, как с пира на погост,
Колеса за спешащими ногами,
И, грохнувши о едущий помост,
Свернулись бочки добрыми друзьями.

На плоскогорья побрели дворцы.
Чтобы, сростясь, не показаться уже.
Асфальтами заменены торцы,
Чтобы моторы выбегали глуше.
Трамваев отдаленные концы
Чуть сблизились в осенней стуже.

В газонах чародейные цветы
Рассыпали мертвеющие пряди.
Льют темное обилие листы
На заживо зарытый в землю радий.
Алхимиков согбенные персты
Рвут гроздья в Королевском винограде.

Полиняли цветы. Улыбаясь беззубо,
На изнанке небес солнце светит иначе…
Мне сегодня в лесу стало ясно, как в лупу.
Что души отлетел одуванчик…

И, притихнув, я долго лежала в траве,
Облаков торопливых следила гримасы
И как в них — точно ловкий пастух на овец —
Шустрый ветер метал невидимое лассо.

Я ведь знаю, что сменят иные цветы
Мой веселый смешной одуванчик,
И опять через поле, холмы и сады
Жизни бегло покатится мячик…

Но порой этот путь, привлекая, пугает.
Я вперед с недоверьем взгляну исподлобья
И печально глазами слежу — провожая
Уносимые ветром последние хлопья…

И падают, и падают цветы,
и замер сад цветущий, снежно-белый.
Я говорю любви, мечтам — прости!
Как вишням, в этот год им не цвести;
цветы увяли, песни я допела.

И падают безудержно цветы,
срывает их небрежно ветер легкий.
Мне грустно — знаю, что не любишь ты.
Мне грустно — отцветают уж сады,
а я брожу в снежинках одиноко.

Последней лаской убран сад.
Мне жалко облетевшей красоты.
Брожу в тоске, и мыслям я не рада.
Душа трезва — иллюзий мне не надо.
И падают, и падают цветы.

— Темнеют дни рождественским преддверьем.
Темнею, жду — бесчестья иль утрат.
Ласкаюсь ли заветным суеверьем —
тоской пронзит немыслимый возврат.

Пусть Рыцарь Бед склонен и очарован
и взгляд любви так безысходно прост,
но темный след запенится, и снова
яснеет путь — по пропастям до звезд.

О нет, не говори про доблестную славу,
и, бедный друг, страданья не зови.
Коснись, не отклони смертельную отраву
и звездный путь окрась в своей крови.

— Когда мне станет все равно —
                — в полете мне изменят крылья!
— я закричу, упав на дно,
и вдруг — покой, и вдруг — бессилье.

Ждет заповедная межа
стезею — радостно-знакомой.
Но милым звездам будет жаль,
что их сестра ушла из дому.

О светлая, о ты, земля,
приют мой радостный и тихий!
Как кинуть мне твои поля
и стать недвижной и безликой?

Но сладко помнить обещанье,
что мой покой без мук и снов
покроет звездное молчанье,
когда мне станет все равно.

О, бойтесь лжи тупого усыпленья,
ночных дорог бездумна тишина!
Кто говорил в смертельном ослепленьи,
что мысль скудна, и наша жизнь бедна?

Они грядут, и поступь их жестока,
неотвратимы лики близких дней.
Уже не слышен глас и зов Пророка,
как проще жить и умереть сильней.

Надвинулось… и хаос и стихия,
полет лавин и шум весенних льдов…
То в мир пришла разящая Россия,
огонь и меч карающих богов.